Путешествие Вениамина Третьего - страница 13

Последние слова, как целебные капли, привели Вениамина в чувство. Он вздохнул свободно, словно камень у него с души свалился. Лицо просияло, глаза зажглись великой радостью.

— Теперь, Сендерл, — как-то дико взвизгнул он, — теперь правой ногой вперед!

В это время из соседней лужицы донеслось кваканье лягушек. Они словно прощались с нашими путешественниками и проквакали в их честь торжественный марш. Тунеядовские жабы как-то особенно голосисто кричат в своих затянутых плесенью болотах и славятся на весь мир наравне с днепровицкими клопами и тараканами…

Наши путники дружно снялись с места и пустились чуть ли не бегом, точно с цепи сорвались, точно погоняли их сзади кнутом. С развевающимися по ветру полами своих кафтанов они могли бы сравнить себя с кораблями, несущимися по морю на всех парусах. Кондукторы пресловутых дилижансов в наших краях могли бы пожелать своим клячам такую прыть: бегать бы им не хуже наших пешеходов! Сороки и вороны, разгуливавшие по земле, почтительно уступали им дорогу и с криком разлетались в разные стороны, до смерти напуганные странными двуногими существами, так энергично и стремительно шагавшими.

Никакое перо не в состоянии описать, как счастливы и довольны были наши герои. Безотчетная радость наполняла их сердца, они были довольны, сверх всякой меры довольны — собой, довольны друг другом, довольны всем миром.

Сендерл, видать, был очень рад, что вырвался из рук жены и избавился от столь тяжкого и горестного плена. Особенно досталось ему вчера, это был мрачный, безрадостный день, день мук и испытаний, оставивший по себе багровые следы на его теле, вырвавший с корнем немало волос из его бороды, бесстыдно расписавшийся иссиня-красными отметинами под обоими его глазами. Не про вас будь сказано, мужья подбашмачные, то, что досталось бедному Сендерлу от его благоверной!

Наши герои довольно долго бежали, еле переводя дух, молча, не произнося ни слова. Они распарились, крупные капли пота выступили у них на лицах. Сендерл стал понемногу отставать и сопел, как гусь.

— Скорее, скорее, Сендерл! — подбадривал Вениамин и неустанно несся вперед, точно богатырь, препоясавший чресла свои и ринувшийся в бой с луком и стрелами в руках.

— Ради бога, Вениамин, душу мою пожалей! — взмолился Сендерл. — Сил моих больше нет гнаться за тобой! Ты бегаешь, не сглазить бы, как олень по горам, как козел впереди стада.

— Быстрее, быстрее, Сендерл! — не унимался Вениамин и бежал вперед, гордый своей прытью. — Видишь, Сендерл, я готов бежать и бежать хоть на самый край света!

— Но к чему, скажи на милость, так торопиться? — спросил Сендерл. — Уверяю тебя, что мы не опоздаем. Если же и прибудем туда на день или даже на несколько дней позже, тоже беда невелика! До светопреставления еще далеко. Земля, как я слышал, продержится до седьмого тысячелетия, еще добрых несколько веков…

— Скорее, скорее, Сендерл, жаль время терять! Чем скорее мы выберемся из этих мест, тем лучше! Потрудись, Сендерл, постарайся! Ничего! Зато, когда прибудем на место, ты разомнешь косточки, будешь вольно дышать и жить как вельможа!

— Ты, конечно, прав, Вениамин. Тебе хочется поскорее, пусть будет по-твоему. Я не спорю. Но что поделаешь с ногами, с моими ногами?

Вениамину пришлось уступить и немного замедлить шаг.

Когда солнце вышло из своего шатра и стало сильно припекать, наши усталые странники свалились возле рощи, в стороне от дороги. Они взмокли, тяжело дышали и никак не могли прийти в себя. Свежие синяки на лице у Сендерла разопрели от зноя и причиняли мучительную боль, точно его иголками кололи.

Передохнув, Вениамин и Сендерл первым долгом достали свои талесы и филактерии и принялись за молитву. Вениамин молился горячо и при этом истово раскачивался. Ему бы следовало после этого рюмочку поднести, да где уж там было думать о таких вещах! Хоть бы хлеба кусок! Голод давал себя знать, аппетит от ходьбы разыгрался не на шутку. Вениамин готов был вола съесть, а тут, как назло, ни крошки хлеба.

Вениамин озирался по сторонам, хрустел пальцами, зевал, почесывался, причмокивал языком, приговаривал: «Та-та!» — теребил пейсы и бородку, снова почесывался, снова издавал какие-то нечленораздельные звуки… Наконец надумал: извлек из узелка небольшую книжицу, стал заглядывать в нее и что-то бормотать нараспев.