Путеводитель по повести А.П. Платонова «Котлован» - страница 23

Настя — дочь «буржуйки» Юлии, которую еще до революции любили пролетарий Чиклин и интеллигент Прушевский. Как все «буржуи», Юлия обречена. Девочка же спасена от почти верной смерти (Анастасия[70] в переводе с греческого означает воскрешенная, как отмечали многие исследователи) и вынесена пролетарием Чиклиным из «гроба», в котором осталась лежать ее мертвая мать. Чиклин приводит Настю на стройку. Но девочка тоскует по умершей матери, не выдерживает такой жизни и тоже умирает.

Символичность этой ситуации обратила на себя внимание уже с первой публикации «Котлована» на Западе. А. Киселев, откликнувшийся на появление столь необычного произведения советского писателя статьей в журнале «Грани» (1970 г.; статья опубликована под псевдонимом: А. Александров), высказал предположение, что повесть Платонова посвящена судьбе России; умершая и оставленная лежать под спудом мать Насти символизирует вечную Россию, Россию историческую, ушедшую в прошлое без возврата; сама же Настя является символом новой советской России, ставшей «сиротой» без России исторической и по этой причине погибающей[71]. Это ценное наблюдение осталось почти без внимания исследователей, а ведь сравнение маленькой героини с юной страной находит подтверждение в тексте «Котлована»: Платонов неоднократно ставит Настю в прямую параллель с «девочкой-эсесершей». В этой связи вывод о значении образа Юлии напрашивается сам собой. При такой интерпретации двух женщин — матери и дочери, старой и молодой — значимым оказывается юность, буржуазное происхождение и сиротство девочки. Они указывают на молодость страны, которая была плотью от «буржуйской» плоти, но в новых исторических условиях осиротела и пытается забыть о своем происхождении. С трактовкой образов матери и дочери как символов двух Россий согласуется замечание Эл. Маркштейн, считающей смерть Насти эпизодом, в иносказательной форме говорящем о невозможности будущего без прошлого, настоящего без исторических корней.

Такие черты Настиной биографии, как происхождение и сиротство, требуют особого комментария. Дело в том, что Платонов всегда был убежден в непролетарском родословии советской России и повторял эту мысль неоднократно, например в ранней статье «Воспитание коммунистов» (1920):

«Пролетариат рожден буржуазией и тоже не сбросил, еще носит буржуазные многие замашки, буржуазную привычку мыслить и жить. С этим надо кончить. Прошлое надо отрубить от грядущего, раз навсегда забыть вчерашний день».

Маленькая героиня «Котлована» как раз и воплощает эту давнюю мысль писателя: рождение нового общества от буржуазии, отрыв прошлого от грядущего, забвение вчерашнего дня. Только теперь Платонов видит в этом опасность для советской России.

Другой важный фактор Настиной биографии — ее сиротство — многие исследователи называли причиной смерти девочки. Эта частая в прозе Платонова биографическая подробность тоже имеет символическое значение. Важность для писателя темы сиротства подчеркивает Н. Корниенко: «Сиротство героев Платонова — это не индивидуальная черта их характера, а знак-символ разрушенной целостности национальной жизни и обезбожения мира»[72]. Вероятно, и Настино сиротство символизирует отрыв советского общества не только от исторических корней, но и от Бога как небесного Отца.

Настю часто связывают с темой «социалистических/пролетарских детей» и «социалистического поколения»[73]. Однако пролетарским ребенком, как мы показали, она не была. Более того, знакомство с документами конца 1920-х — начала 1930-х годов показывает типичность Настиной судьбы именно для «буржуазных» детей и обилие сирот «непролетарского происхождения» в молодой стране Советов, а также наводит на мысль о том, что Платонов не случайно выбирает такого ребенка для олицетворения «девочки-эсесерши». Периодические издания этого времени поражают как представительностью детской темы, так и строгой дифференциацией детей по социальному происхождению: «новое поколение» отождествляется только с детьми рабочих, батраков, бедноты и колхозников. За ними видят будущее, о них предлагают заботиться, для них требуют школ, дошкольных учреждений и пр. О печальной судьбе других детей говорят неофициальные вестники эпохи — письма: