Путёвые записки - страница 13

На «автобусной остановке», так прозвали этот голубой с навесом постамент, стоит начальник лагеря и его первые заместители. В стороне от них целая шеренга «граждан начальников» рангом пониже. Все офицеры в отутюженных кителях, ярко-белых рубахах и отлакированных туфлях. У каждого на груди медали. У кого-то даже аксельбант.

Я удивлён, что у них за «ордена»? Уже потом узнал, что большая часть этих медяшек — за выслугу лет. Но у кого-то и за командировку в Чечню.

Заместитель начальника по кадрам - «замполит» - вещает по громкой связи про фашистских захватчиков, про героизм дедов, про работников тыла. Читает по бумаге, но с надрывом. Наконец, вводная часть закончена, и он объявляет о конкурсе патриотических песен.

На исходную встаёт первый отряд. Это хозобслуга, среди них много блатных, маршировать они не учились, петь тоже, и потому мимо начальника лагеря они проходят кое-как. За весь отряд орут первые шеренги и немного подвывает серединка. Сотрудники усмехаются и отводят глаза. Я - статист, и потому плёлся в конце. Случайно наступил на ногу впереди идущему, извинился, снова наступил. Помню, от стыда происходящего мечтал исчезнуть навсегда, хоть на этапе, хоть в ШИЗО.

После нас была пара отрядов с «промки», эти тоже не певцы, но вот потом-то выступала гордость администрации — режимные отряды. Эти рабы, бесправные жители зоны, «униженные и оскорблённые», запуганные и потерянные маршировали, пели и махали руками так рьяно, что, уверен, они и взаправду хотели выиграть главный приз.

Стеклянные взгляды, чёрные рты, «Маруся кап-кап-кап!», грохот ног, взмахи рук, георгиевские ленты из картона на груди победителей и два блока газировки в награду за месяц издевательской муштры.

В этом году я решил молчать уже не от стыда, а из принципа. И  потому отряд стоит. По-моему уже в третий раз. Вместе со мной молчат ещё двое. Пожилой киргиз со статьёй за изнасилование и мой коллега, генетический бунтарь, переведённый из другой колонии. Почему не поют они — я не знаю. Мой же ответ на все вопросы начальника отряда один и тот же — не хочу. Начальник отряда усмехается, кидает в мою сторону «нацист!» и оставляет отряд стоять до тех пор, пока отказники не запоют.

Угнетатели любят коллективное наказание. Дескать потом масса одного задавит. Со многими так и было. На кого не мог повлиять актив, влиял оперотдел. На меня же мог повлиять только авторитет. То есть мой дед.

Антоном меня назвали в честь него. Дед в 37-м «взял» десятку в Норильлаге по политической 58-й, и потому петь отрядную песню про артиллеристов «...Сталин дал приказ... Огонь-огонь-огонь...» я тем более не мог.

За спиной зеки шипели, но в лицо мне так ничего и не сказали.

Опера же, на удивление, моему рассказу про деда поверили. Или сделали вид. Но начальник отряда меня больше не обзывал и стоять зеков на плацу не заставлял.

Правда, на марше 9-го мая мне всё равно было стыдно. Не знаю почему.

ЗатяжкаАнтон МухачёвВ голове мягкий бархат, глаза прищурены, и сознание изменилось навсегда. Пять, а быть может пятьдесят минут назад я вяло грипповал под глянцевым от жира этапным одеялом, а уже сейчас…

Одна затяжка неизвестного мне вещества, и Ярославский централ стал моим миром, без прошлого и будущего, но с мультипликационным настоящим.

За «дубком» - столом по-местному- сидят арестанты, улыбаются друг другу и хитро подмигивают. Накрыло.

Мои мозги — я вижу их! - размазаны тонким слоем по стенам полуразрушенной камеры. Жидкость из тела исчезла, рот пересох, моргать надоело. Если бы мне сказали, что я получил по затылку бейсбольной битой — я бы поверил.

Я оглядываюсь. Мне. Всё. Интересно.  Ряд двухъярусных ржавых шконарей кое-где застелены тонкими одеялами. Под ними ворочаются, кряхтят, почёсываются невольные путники. Благо не в кандалах. Матрасы, чуть толще одеял, возможно и с насекомыми, но точно без постельного белья. «Бельё?» - удивились когда-то моей наивности тюремщики.

Картинка перед глазами задёргалась, движение соседей замедлились, за-за-загурлыкали звуки. Я помотал головой. Не помогло.

Кто я? Где я? Что я здесь делаю?