Пятницкий - страница 9

Эти книги читали горячим шепотом либо его брат, либо солидные рабочие-столяры, заходившие к брату, читали при наглухо завешенном окне, при тусклом свете трехлинейной керосиновой лампы с резервуаром из жести. Кто-нибудь выходил из дома и оставался снаружи до тех пор, пока не наступала пора расходиться. После чтения начинался спор, и столяры говорили громко и резко, не стесняясь в выражениях, стуча здоровенными кулачищами по гладко оструганным доскам самодельного стола. Сперва Иосифа попробовали выгонять. «Нечего тут мальчишке делать!» Но он всякий раз ухитрялся пробираться обратно, неслышно, как кошка, и, притаившись в уголке, слушал: «…страшная грязь, смрадный воздух и теснота помещений; связанные с кожевенным промыслом болезни, вроде сибирской язвы, поглотившей множество жертв; истощение сил, спешная работа во время сезона — и безработица, и голод во время перерывов в производстве». Говорят, что написал это «Переплетчик». «А откуда он знает, как живут кожевники, если он сам переплетчик?» — «Дурило! Так это же его кличка, чтобы фараоны не пронюхали, кто он. А ну выдь-ка наружу, покарауль». Он выходил из дома в черную, дремотно шелестящую листьями, пропахшую сиренью ночь, смотрел в оба и думал: кто же он, этот «Переплетчик», который все знает о нашей рабочей жизни, и ему не приходило в голову, что пройдет несколько нет, и «Переплетчик» назовет его Осипом, а он «Переплетчика» — Феликсом.

Пришло наконец время, когда брат перестал его шугать и он стал хоть и самым младшим, но равным среди равных в этом маленьком политическом кружке рабочих-ремесленников. Уж какой теперь «Всадник без головы»! И он с легким вздохом, отрывая от себя еще одну иллюзию детства, ответил сыну аптекаря:

— В другой раз, Борис. Некогда мне сейчас.

Что ждет его в Вильно? Найдет ли он там работу? Примут ли его в свой тесный круг тамошние революционеры? А может, удастся встретиться с этим самым «Переплетчиком»?

Он уже не раз слышал имена хороших, правильных людей, стоявших за интересы рабочих. Их произносили едва слышным шепотом, с восхищением и признательностью. Врач Андрюс Домашявичус, прозывавшийся Теодором и живший в Вильно. Помогает рабочим, ведет кружки, снабжает литературой… А в Ковно — молодой рабочий завода братьев Шмидт Пранас Эйдукявичюс. Орлом его называют за смелость, бесстрашие. Жаль, что не довелось познакомиться. Потом еще С. Трусевич — он во главе рабочего союза Литвы, и какой-то Лео Иогихес, его еще называют Яном Тышка… Но больше всего было разговоров о бесстрашии и неуловимости «Переплетчика». Вот бы с ним подружиться! Но не знал Иосиф, что «Переплетчика» нет уже ни в Ковно, ни в Вильно. Молодой Феликс Дзержинский, арестованный 17 июля в Ковно, содержался в тюрьме и ждал ссылки в Вятскую губернию.

И хоть Иосиф Таршис был, что называется, уже допущен в революцию — неплохо проявил себя за время работы в Ковно, стал полноправным членом и участником кружков, массовок, биржи и нелегального профсоюза портных, — ему еще не хватало теоретической подготовки, и представления о характере революционной борьбы пролетариата пока не выплескивались за рамки конкретных задач, стоявших перед рабочими того предприятия, на которое Иосифу удавалось устроиться.

Между тем условия деятельности первых социал-демократических организаций, возникших на территории нынешней Литовской республики, были и очень сложными, специфичными. Ко времени начала рассказа в Ко-венской губернии, значительной части Виленской и входившей в Королевство Польское Сувалкской губернии, а также части губерний Курляндской и Гродненской, жило 2,6 миллиона населения. По данным первой всеобщей переписи 1897 года, из этого числа литовцев было 1615300 человек, евреев — 350 700, поляков — 228 900, русских — 140 600, белорусов — 140 300, немцев — 47 тысяч и латышей — 35 200. При такой национальной многоликости, естественно, усложнялась и революционная работа среди трудящихся.

Самой угнетенной, бесправной и задавленной частью населения оказались коренные жители — литовцы. Их давил тройной гнет: царского самодержавия, собственных капиталистов и помещиков и католической церкви, сохранившей свое влияние с тех времен, когда Великое Литовское Княжество входило составной частью в Речь Посполитую.