Пятый арлекин - страница 4

На том отрезке жизни я познал и благополучие, и достаток, но недаром в еврейской торе говорится так: не радуйся, когда тебе хорошо, потому что за этим придет плохо, а радуйся, когда тебе плохо, потому что за этим придет хорошо. Вычурно, правда, но очень верно. Я считаю, что евреи очень неглупые люди, хотя и не такие гениальные, как им кажется. Так вот, вместо того, чтобы взять это изречение на вооружение и повторять его каждый день вместо молитвы, я, наоборот, начисто его забыл и пустился во все тяжкие. Что ни говорите, а наследственность — препохабнейшая штука, если, конечно, твой отец не Эйнштейн или какой-нибудь Бальзак с Мопассаном. У моего же отца в голове были одни только авантюры. Если он какой-нибудь день кого-то не мог обдурить, то обязательно болел и даже не мог играть на своем тромбоне. Не знаю, как сейчас, а раньше было так. Однажды он на моих глазах продал какому-то типу свой тромбон за триста долларов, уверив, что его сделал сам Страдивари. Тот тип потом подал на моего папашу в суд, но судья, выслушав потерпевшего, неожиданно принял сторону моего родителя и сразил истца вопросом: «Скажите, — спросил он у того олуха, — а почему вы так уверены, что этот тромбон действительно не выстругал мистер Страдивари?»

— Мне сказали, — горячо затарахтел покупатель тромбона, — что Страдивари никогда не делал тромбоны, а только скрипки, одни только скрипки.

Тогда судья встал со своего стула и значительно произнес:

— Выслушайте меня и запомните: если мистер Страдивари умел делать скрипки, то уж тромбоны тем более!

Вот я, послушный своему генетическому коду, решил скрутить одно дельце. Вот как все было: вызывает меня к себе мой шеф, мистер Дуглас, и говорит:

— Дик, сходите по этому адресу к мистеру Гвалдмахеру и оцените страховую стоимость его дома. Соответственно стоимости заполните страховой полис. Этот Гвалд… черт, как только люди живут с такими фамилиями, да еще заводят собственные дома, так вот этот самый Гвалдмахер говорит, что его дом стоит не меньше ста пятидесяти тысяч.

Разберитесь на месте, может действительно так. Я вам доверяю, Дик. Со временем, если вы будете трудиться с таким же рвением, я вам повышу оклад и сделаю начальником отделения в одном из филиалов.

Не скрою, я работал легко, без труда склоняя к страховке самых твердолобых владельцев частной собственности. Итак, я отправился к Гвалдмахеру и дьявол в лице этого господина попутал меня, как говорится, походя и безо всяких усилий. Парадную дверь весьма неказистого и обшарпанного загородного дома открыл небритый дядя лет шестидесяти в несвежей рубахе и с сильным запахом дешевого виски. И это в десять утра. Я знаю это состояние, когда люди стараются надраться до полудня, самому когда-то приходилось опохмеляться с утра пораньше. Чувство в тот момент непередаваемое: внутренности горят, душа стенает, во рту пустыня Сахара и требуется всего лишь один глоток, чтобы привести себя в чувство. После глотка становится легко и радостно, и тянет сделать второй. Потом стакан, другой и так далее, без конца и начала. Я догадался, что передо мной сам Гвалдмахер. Он смотрел на меня, видимо вычисляя, не из полиции ли я, часом, потом, вспомнив про свой звонок по поводу страховки дома, улыбнулся, показав прокуренные гнилые зубы, и широким жестом пригласил в дом. Я обошел все комнаты, поднялся на второй этаж, хотя он был больше похож на чердачное помещение, спустился вниз и уселся в расшатанное потертое кресло.

— Что скажете, сэр? — спросил Гвалдмахер, жуя хлеб с ветчиной; пока я осматривал его владения, он, конечно, дернул еще пару рюмок спиртного. Комната, в которой я находился, была под стать своему хозяину, такая же облезлая и неухоженная. Я не большой философ, но все же убедился, что вещи, пусть даже самые новые и распрекрасные, со временем приобретают внешний вид, не оставляющий сомнений в принадлежности их именно этому человеку, а не другому. Особенно это касается машин и бытовых предметов.

— Надеюсь, я вас не обидел обращением «сэр»? — продолжал Гвалдмахер, — если так, то я вас буду называть по фамилии. Как вас величать, мистер Велингтон, Гамильтон или просто Америго Веспуччи? — он шутил, заигрывал, ерничал, и в то же время внимательно изучал меня, преследуя какую-то определенную цель. Я решил не поддерживать его игру.