Ранний ледостав - страница 10

— Вот ты и оставайся охотиться. Всего тебе хватит — и уток, и рыбы, и зайцев. А мне домой пора. Я скажу — за тобой потом приедут, — и, схватив неожиданно греби, Таясь резко отпихнула лодку от берега.

Арсин оторопел — чего угодно ожидал, только не этого. А когда опомнился, увидел, что Таясь, сильно отгребаясь, уже отогнала лодку на глубину.

— Таясь! — в отчаянии закричал Арсин. — Ты что делаешь. Приставай к берегу. Я же, я…

Таясь в ответ еще сильнее налегла на весла. И тут Арсин, окончательно придя в себя, хищной росомахой сделал с десяток длинных прыжков по берегу и у крутого обрыва, где расстояние до лодки было не более длины двух хореев, ринулся в ледяную курью. Он верно рассчитал свои силы и вскоре вцепился в лопасть греби; чувствуя, как заходится от холода тело, как тянет вниз отяжелевшая малица, он подтянулся рывком и закинул левую руку на борт лодки.

— А теперь греби! — улыбнулся он прыгающими губами. — Греби, греби! И меня заодно потянешь, как п-п-плотоматку…

Таясь, видно, по инерции, сделала еще несколько взмахов и только тогда оставила греби.

— Ну, и что дальше? — сердито спросила она. — Не перегрелся еще? Давай, залезай да поехали в Ванды.

Но Арсин и не думал лезть в лодку, висел, вцепившись в борт, молча смотрел на нее. Тогда она, ни слова больше не говоря, не глядя на него, снова налегла на весла. Лодка стояла на месте. Таясь опять в сердцах бросила весла, хотела сказать что-то резкое, но вдруг увидела его совсем посиневшие руки, пепельно-сизые губы и наконец опомнилась.

— Ох, Арсин! — жалостливо выдохнула она. — Ты же, наверно, замерз! Помереть хочешь, да?! — Таясь перепрыгнула через рыбный ящик и, вцепившись обеими руками, стала тянуть его в лодку. Но сил у нее не хватало, а он уже окоченел настолько, что почти ничем не мог помочь девушке. Тогда она что есть мочи дернула Арсина на себя… и он тяжелой намокшей коряжиной свалился на дно… С малицы, с бродней ручьями текла вода…

Хотя Арсина и била лютая дрожь, пронзавшая тело до самых костей, он сейчас был наверху блаженства: ведь это Таясь, любимая девушка, держала его за правую руку, терла ему виски, то и дело спрашивая перепуганно:

— Ты жив, Арсин?! Жив? — Она все встряхивала его, и, чуть не плача, громко повторяла: — Глупый какой! Я же не хотела… Я совсем не так думала… Подожди, сейчас к берегу пристану, костер разведу… Потерпи, Арсин.

Она кинулась к гребям; лодка уткнулась — теперь уже в пологий берег — всего, наверное, метрах в сорока ниже первого места.

Таясь тут же выкинула якорь.

— Сейчас, Арсин, сейчас, — суетилась она, — Держись за меня, вылезти тебе помогу. — Она ухватила его за руку, перекинула ее через свое плечо.

И окоченевший Арсин, забыв обо всем на свете оттого, что она чуть не плачет, волнуется за него, от ее заботы, не зная в своем счастливом восторге, как отблагодарить, крепко притянул Таясь к своей мокрой груди и, сперва неумело, осторожно коснулся застывшими губами ее горячих губ, а потом впился в них долгим поцелуем. Он не знал, сколько тянулось это сладостное мгновение, от которого едва не потерял сознание; он пришел в себя лишь когда услыхал ее взволнованный голос:

— Задушишь, Арсин… Отпусти, тебе же сушиться надо…

Жарко было сейчас Арсину, будто и не купался он в ледяной курье; словно молодой лось вскочил он на ноги, схватил Таясь И на руках осторожно вынес ее на берег. Не останавливаясь, зашагал по прошлогодней траве в сторону избушки; он шел, а с малицы его все стекала и стекала вода.

Арсин не торопился — ему не хотелось, чтобы они кончались, эти минуты; он делал шаг или несколько шагов и снова жадно приникал к ее влажным горячим губам, ощущая как гулко бьется ее сердце. Своего сердца Арсин не слышал, оно словно растворилось в переполнившем его счастье…

И только у порога избушки, немного, кажется, придя в себя, он опустил Таясь на землю. Лицо ее, чудилось ему, сияло и переливалось, будто озаренное теплым летним солнцем. Но, заглянув в ее голубые, такие счастливые сейчас глаза, Арсин снова не удержался, приник к губам девушки.

— Ну Арсин… Ты же простынешь! Давай скорей печку топить, тебе же обсушиться надо! — опомнилась наконец Таясь.