Раньше я бывал зверем, теперь со мной всё в порядке - страница 5

— Пусть будет это тебе уроком, — сказал он.

(Я не знал тогда, что гурхи вынимают из ножен своё оружие, только в случае опасности.) Но самое худшее… вздумай я рассказать об этом своим одноклассникам, они подняли бы меня на смех, как если бы я начал гнать им какую–нибудь пургу!

Моя школа умудрилась втиснуться между скотобойней и верфью Викерс—Армстронг, и нас с одной стороны оглушал грохот работающих огромных механизмов, а с другой — душила липкая смердящая вонь — удивляюсь, как я вообще мог учиться. И когда ветер менял направление, мы всем классом один за другим выбегали в туалет, где нас буквально выворачивало наизнанку. А из–за шума клёпальных пистолетов даже в самую жару нам было не открыть окна. Между школой, стоящей на берегу реки, и улицей Марондейл, где жил я, простиралась обширная заброшенная пустошь. Частично она сохранилась и до сих пор. Но в те дни для нас, детей всей округи, она представлялась диким, безмерным краем, каким был прежде Запад, которым мы бредили, зачитываясь рассказами Фенимора Купера и пересматривая в который раз фильмы Джона Уэйна. На этой пустоши по дороге из школы домой проходили серьёзные бои, затеваемые детьми католиков и протестантов. Нашим оружием, нашими планами сражений, нашими окопами мы обязаны были вышедшим из строя, забытым или потерянным снаряжением военного времени. Вся пустошь была исчерчена окопами, пулемётными гнёздами, противотанковыми заграждениями, опутана рядами колючей проволоки. По выходным мы отправлялись на поиски, откапывали всё, начиная с настоящих ручных гранат до пулемётных коробок калибра .303. У старших имелись в запасе духовые и армейские ружья, как прежде так и теперь всё - .22 калибра (помню, у одного даже была длиннющая Lee Enfield калибра .303), а нашими мишенями были старые бутылки и банки.

В школе я до умопомрачения зачитывался комиксами, помню, променял значительную часть моей коллекции американских цветных комиксов на настоящий духовой пистолет Дейзи. Я понимал, если отец найдёт его, он закатит мне настоящую взбучку. И это стало моим самым строжайшим секретом, я уже говорил — мой отец был, как сейчас говорят, настоящим пацифистом. Более того, он мне запрещал даже ходить в кино на фильмы про войну, тогда как остальные ребята с наслаждением делились впечатлениями от увиденного на экране. Даже не помогал выдвигаемый мною аргумент, что мне просто необходимо увидеть моего любимого актёра, Джеймса Мейсона в роли Роммеля. Категорически запрещалось. Поэтому духовой пистолет жёг мои руки. Я возвратился домой из школы, пряча его в кармане моей куртки. Я сделал пару катышков из хлеба, чтобы попытаться ими выстрелить.

Прежде всего я проверил, нет ли никого внизу и снова поднялся наверх. Но тут я вдруг заметил огромную сине–зелёную навозную муху, с жужжанием летящую по коридору. Портьера, висящая в проёме, закрывала меня полностью. Пулей я ещё его не зарядил, и решил просто попробовать сбить её струёй воздуха. Муха, видимо почувствовав потенциальную опасность, обратилась в бегство и села на краешек подоконника, на котором стояла причудливая вазочка тёмного стекла. Я прицелился и нажал на курок. Струёй воздуха, вырвавшейся из дула пистолета, смахнуло её (вазу, но не муху) с подоконника. Осколки разлетелись по всему полу, и, услышав шаги отца, я побелел.

— Что ещё там?

Я запаниковал и быстро спрятал пистолет в задний карман брюк. Отец уже был совсем рядом, он отдёрнул портьеру и увидел разбитую вазу.

— Что здесь произошло?

— Я лишь хотел схватить навозную муху, такая большущая сине–зелёная, и она так медленно ползла по окну, что мне захотелось её поймать, и…

Вдруг выражение лица его изменилось.

— Ты не порезался? С тобой всё в порядке?

Я почувствовал себя ещё хуже, услышав, что он беспокоится, не поранился ли я. Но когда отец убедился, что со мной всё в порядке, то отвёл меня наверх и начал отчитывать меня, сказал, что мне из тех денег, которые я получаю за газеты, придётся возместить нанесённый мною ущерб. И это стало первой ласточкой среди многих неприятностей, которые я испытал на себе из–за своей неодолимой тяги к огнестрельному и холодному оружию. На следующий же день я взял своё сокровище на пустошь и в одном из бетонных бункеров, в одной из наших огневых точек, я, завернув его в промасленную тряпку, закопал в землю в одном из углов. «Там он будет сохраннее, — подумал я, — до того момента, как мне понадобится».