Раньше я бывал зверем, теперь со мной всё в порядке - страница 8

Итак, я рос в послевоенное время, впитывая всё по капле и бесшумно продвигаясь вперёд, с навязчивой идеей оружия. В школе изящных искусств я начал постигать причины этого. Но Берти Браун, педагог, сумевший уберечь меня от судостроительных верфей и каменноугольных шахт, всё равно в первую очередь оставался для меня героем войны. Мой первый духовой пистолет был игрушкой, но он дал мне почувствовать устрашающую силу оружия. Показал мне возможность противостоять намерениям врагов, столкнувшись лицом к лицу с гримасой войны, но мне предстояло жить со всем этим всю мою жизнь.

Мои родители гордились мною. Соседи успокоили их своим разговорами, что я исправился, что обо мне им теперь нечего беспокоиться и тому подобная всякая чушь.

В первый же день моей учёбы в колледже я услышал, как кто–то крикнул с последних парт:

— Есть здесь кто–нибудь, кто интересуется джазом?

Обернувшись, увидел через три–четыре ряда улыбающегося Джона Стила, который в один прекрасный день станет барабанщиком Animals.

— Конечно, — откликнулся я.

Я переговорил с парнем, сидящим рядом с Джоном, и он немного пересел, чтобы я смог сидеть с Джоном за одной партой. Джон оказался кладезью информации о джазе и о музыкантах. Он поделился всем, что у него было на кончиках пальцев. Ничто тогда не говорило о том, что он сам станет одним из них.

Мы быстро сдружились. На первом курсе нам читали введение в историю искусств, что, казалось, не сильно его интересовало. На втором курсе он перешёл на специальность черчение, и это разделило нас, так занятия по специальности проходили уже в другом корпусе. Но мы виделись каждый день в перерыве на обед, а также между половиной пятого и семью вечера, после того как дневные занятия оканчивались и нам приходилось ждать начала вечерних. Именно в это время в общей зале начали играть джемы двое студентов старших курсов с факультета выставочного дизайна, Винстон Скотт и Филип Пейн.

Мы, четверо, выделились в ядро страстных любителей кино и музыки. Не лишне сказать, что по большей части нашим обучением стал кинематограф, наши альбомы для эскизов пестрели набросками, зарисовками и пометками, которые оказывались для нас гораздо полезнее наших лекций и семинаров. Мы с Джоном Стилом нутром чувствовали, что от таланта Марлона Брандо и от призывающих к геройским действиям современных американских фильмов, большинством снятых Юнайтед—Артистс, мы получали больше, чем от занятий в колледже. На следующий же день после того, как мы увидели Марлона Брандо в роли Юлия Цезаря, Джон Стил уложил свои волосы под Юлия Цезаря Брандо, чем вызвал бурю негодований. Обычно волосы у него были гладко зачёсаны назад. Теперь же он отважился причесать их вперёд, а по бокам над ушами — мелко завить. Вы должны понимать, это же была середина пятидесятых и для юношей экспериментировать со своим внешним видом, было нечто из ряда вон выходящее. В аудитории его встретили воплями девчонки, улюлюканьем и свистом — остальные.

— Вижу вам понравилось, клёво, не правда ли? Как вам Марлон Брандо?

Я был в восторге от решимости Джонни и начал понемногу осознавать, что внутри этого тихого, немного консервативного парня сидел храбрый, мужественный, вдумчивый бунтарь. Ещё он мне оказал дружескую поддержку, по крайней мере, в одном из моих любовных увлечений. Гречанка из нашей группы. Звали её Мария и всё при ней. Но не это главное, она была жутко привлекательна, милое личико, длинный тёмно–каштановые волосы, доходящие ей до середины спины и пара великолепных, каких я ни у кого никогда не видел, сисек. У неё уже был постоянный парень, где–то за стенами колледжа, но это меня не останавливало. Я не пропускал ни малейшего случая, чтобы своими жадными руками не обнять её и, конечно же, абсолютно дурел, находясь рядом с ней. И Джон был тем самым человеком, который меня осаживал и говорил мне по–дружески откровенным текстом:

— Ого, дружок, что у тебя с этой цыпой? Вся группа потешается над тобой. На кой ляд строишь из себя посмешище?

Но я так и никогда не прислушался к его совету. Я приклеился к ней и не упускал любой возможности, чтобы не попытаться соблазнить её, было ли это за доской в аудитории, или в затемнённой комнате на семинарах по фотографии, или в коридорах, когда мы переходили из аудитории в аудиторию. Когда Джон был занят на своих занятиях по техническому черчению или выходил из студии, у меня не было никого рядом, кто бы мог сдержать меня или оградить Марию от моих атак. Ладони потели, и меня всего начинало трясти особенно на занятиях в студии с обнажённой натурой. Должен заметить, это происходило не только со мной. Марии нравились мои ухаживания. Даже когда я, казалось, был занят своей учёбой и ненароком проходил мимо её парты, она отрывалась от своих тетрадей, улыбаясь, смотрела на меня и, поворачиваясь в мою сторону на своём крутящемся стуле, приподнимала юбку чуть выше колен, чтобы я увидел её ноги в капроновых чулках и, улыбаясь, говорила: