Расплата - страница 13
– И не отобрали? – с восхищением спросил Сидор.
– У кого? У меня? А Тимофей Сидорыч зачем у власти стоит? Он мне разрешил. Я свою власть в селе ставить буду!
Сидор молча покачал головой.
– Были свояки, а теперь – родичи! – захихикал Карась и сунул Сидору пухлую потную ладонь.
Карась взобрался опять на телегу и лихо потряс кулаком в воздухе:
– Петруха! Дай самую веселую! Гони, Прокопыч!
Повозки тронулись.
Сидор перекрестился, сел поудобнее.
– Слыхал, Юшка? Так што рано тебе из батраков уходить. Побаловали вас, и хватит! А то дармоедов разведется много.
Юшка молча принялся стегать лошадь и сердито дергать вожжами.
– Ты што это, анчутка, разошелся? Как свою лупишь!
– Сам поспехать велел. Простояли сколько.
– Не бей, тебе говорю! Теперь спешить некуда.
– Тпрр! – Юшка неожиданно резво соскочил с повозки. – На тебя угодить – легче уходить! Погоняй сам! Мать твою бог любил! – И быстро зашагал по дороге назад.
Сидор задохнулся от ярости.
– Ну, па-гади! Кобель обтерханный! В ногах валяться будешь – век обиду не прощу! Тимошка узнает – шкуру с тебя спустит! – И изо всей силы хлестанул Воронка по боку.
Перед глазами – высоко под потолком – светлое пятно, искрещенное железными прутьями.
Вечер или ночь? Время словно остановилось. Ожидание, одно ожидание заполняет мозг. Ожидание – чего? Смерти? Нет, освобождения!
Чичканов смотрит и смотрит на это светлое пятно под потолком, будто именно оно принесет радость свободы.
На мгновение в памяти всплывает противный хриплый голос конвоира: «Ленина вашего убили и вас всех прикончим. Вся Расея против вас пошла».
Чичканов отворачивается от светлого пятна к стене. Нет! Быть этого не может!
«А как у нас в Тамбове это могло случиться?» – спрашивает горький внутренний голос. Чувство какой-то еще не осознанной вины сдавливает сердце. Это чувство вселилось в него еще там, на балконе «Колизея», когда среди мятежников он увидел двух подпоручиков, которых отпустил под честное слово в день разоружения «ударников». А ведь тогда он многих отпустил на свободу. Зачем? Верил в их благородство? В их честность? Вот и расплата за ошибку...
Чичканов встал, зашагал по камере, тиская в кулаках обиду на самого себя за мягкотелость.
Неужели никто не успел сообщить в дивизию Киквидзе? Уже вторые сутки... Офицеришки могут всех расстрелять, почувствовав себя господами положения.
Снова – тяжелые шаги, снова – угрызения совести, снова – горькие раздумья. Будто случилось досадное недоразумение: сорвано серьезное совещание, люди отвлечены от очень ответственных дел. А дел – непочатый край! Родную Тамбовщину хоть выворачивай наизнанку и вытрясай из каждой щелки жадных торгашей, хитрых паразитов и дураков. Да, да, и дураков! Тех самых дураков, которым даже думать лень: куда толкнешь – туда и покатятся, как с горы. Через них и случилось все. Дали себя обмануть офицерам и краснобаям городской думы Шатова!
У двери камеры послышались шаги и разговор. Лязгнул в ржавом замке ключ.
Чичканов встал с нар, готовый ко всему. Сколько же сейчас времени? Оглянулся на светлое пятно под потолком.
– Эй, ты! Выходи! – крикнул кто-то сиплым голоском.
Чичканов подошел к двери.
В освещенном керосиновыми фонарями коридоре – обрюзгший старичок в помятой форме тюремного надзирателя. За ним, как истукан, – здоровенный детина с винтовкой.
Чичканов внимательно осмотрел старичка, потом его огромную связку ключей и улыбнулся:
– Где же это они тебя, дедушка, откопали?
– Шагай, шагай, не разговаривай! – взвизгнул старик. – Меня-то откопали! А тебя завтра и откапывать будет некому. Моли бога, что днем не кончили. Христово воскресенье было. Сам генерал вам, безбожникам, отсрочку дал, не велел ему праздник омрачать. Шагай, шагай!
– Да, плохи, значит, дела вашего генерала, – сказал Чичканов, идя по тюремному коридору.
– Не хуже твоих!
Около двадцать третьей камеры старик остановился, отстранил от двери часового и загремел ключами.
– Поближе к выходу, к расходным дверям. – Старик мстительно захихикал и, толкнув Чичканова в спину костлявой рукой, закрыл за ним дверь.
Из полутьмы навстречу Чичканову выступили трое.