Расплата - страница 14
– Товарищ Чичканов! – глухой голос Волобуева.
– Михаил Дмитриевич! – обрадованный голос Рогозинского.
Губпродкомиссар Носов молча пожал руку.
Чичканов шагнул к нарам, откуда послышался стон. Там лежал избитый до полусмерти командир Минского отряда Губчека Пасынков.
– Скорей бы! – простонал Пасынков.
– Что скорей? – Чичканов присел на край нар.
Ему никто не ответил. В тишине слышны были тяжелое свистящее дыхание Пасынкова да шаги часового за дверью.
– А Бориса Васильева освободили, – вдруг сказали из дальнего угла. – Говорят, у него брат офицер.
Только теперь Чичканов рассмотрел, что на полу по углам лежит много арестованных. «Всё наше руководство», – горько подумал он.
– Васильев предатель, наверно, – зло бросили из того же угла.
Чичканов резко повернулся на голос:
– Я Бориса давно знаю. Он не может изменить! Не теряйте, товарищи, веры в освобождение!
Последние слова прозвучали слишком неестественно для обреченных. Молчаливые вздохи да стон Пасынкова были ответом на них.
Рогозинский сел рядом с Чичкановым:
– Михаил Дмитриевич, не агитируй нас. Плакать мы не собираемся.
– Вот и хорошо. – Чичканов перешел на шепот. – Давайте договоримся... Когда поведут...
– Тише... кто-то подошел, – предупредил Носов.
За дверью послышался разговор, шаги. Сменялись часовые. Переждав, Чичканов зашептал снова:
– Нужно договориться о сигнале... чтобы всем разом кинуться на конвой.
Заговорщический шепот отогрел души. Все потянулись к Рогозинскому и Чичканову, даже Пасынков приподнялся на локтях.
И вдруг все услышали взволнованный шепот из круглого глазка двери. Удивленные, испуганные неожиданностью, замерли...
– Товарищ Чичканов, товарищ Чичканов... подойди ближе, – говорил кто-то в «волчок», – скорее!
Чичканов переглянулся с Рогозинским, медленно встал и недоверчиво приблизился к двери:
– Ну, я Чичканов.
– Товарищ Чичканов, – обрадованно зашептал очень знакомый голос. – Я Дадонов, помните? Из Минского отряда...
– Дадонов? Как ты сюда попал?
– Мы половину охраны заменили своими, не бойтесь! Ждите. Как на Уткинской колокол один раз ударит, наши «Колизей» брать будут. – Он вдруг запнулся и громко крикнул: – Эй, вы там! Тише! – И закрыл «волчок».
Чичканов постоял несколько мгновений, чтобы овладеть собой. Ему вспомнилась охота на уток по татановским болотам и этот приятный голос охотника. Круто повернулся и шагнул навстречу жадному безмолвному ожиданию.
Их было восемнадцать...
Восемнадцать сынов рабочих и крестьян, восемнадцать рядовых красноармейцев из Минского отряда Губчека, которым командовал Пасынков.
Их держали под арестом тут же, где они служили, – во дворе епархиального училища. Они видели, как избитого до полусмерти командира вывезли со двора на крестьянской подводе. Куда? Они не знали. Только молча поглядели друг другу в глаза и, не говоря ни слова, поклялись бороться до конца...
Перед вечером красноармейцы заметили, что охрана слишком «помолодела», безусые гимназисты едва держали винтовки. Значит, мобилизованные по домам расползлись.
Ночью, когда в городе все затихло, арестованные сгрудились у ворот. Короткий, негромкий свист – сигнал к действию – и ворота распахнулись.
Гимназисты обалдели от неожиданности и страха. Им заткнули рты обрывками потных портянок и повели, как арестованных, – на случай неожиданной встречи с патрулями.
Связанных обмотками гимназистов оставили на берегу Цны.
У Тезиковского моста легко обезоружили двух мертвецки пьяных унтеров.
К рассвету добрались до леса. Присели отдохнуть. Неожиданно где-то рядом послышались треск сучьев и испуганные голоса.
– Эй, кто там?
– А вы кто? – отозвались из кустов.
– Кто-кто?.. Тамбовские водохлебы! Иди сюда – узнаешь!
– Только уговор – ружьей не балуй, а то нас тут много. – И из-за куста показался саженный детина.
Подошел. Настороженно оглядел всех.
– Тык вы тоже хоронитесь? – спросил он и, не дожидаясь ответа, вынул кисет. – Налетай, братцы, на мой самосад! Дарька намедни принесла цельный мех!
Восемнадцать рук молча потянулись к кисету. Детина присел и пустил кисет по кругу.
Над головами потянулись облачка сизоватого дыма. Один из восемнадцати подсел к хозяину самосада и грозно сказал: