Расплата - страница 72
– Товарищ Лавров?!
Андрей Лавров по-мужски, грубовато обнял Василия.
– Ну вот и свиделись! Живы и здоровы оба! Жатвой командуешь?
– Командую, товарищ Лавров, и сам кошу.
– Так и надо.
– Товарищи, – Чичканов нетерпеливо посмотрел на часы, – времени у нас мало. Давайте к делу. Мы, Ревякин, по пути к тебе заглянули. Пойдем в сад, что ли, поговорим. Заодно яблоками угостишь.
Ефим, все это время стоявший поодаль, вдруг обрадованно предложил:
– Я тебе, товарищ Чичканов, самый сладкий сорт укажу, пойдем со мной.
Чичканов дружески положил на его плечо руку.
– Спасибо, товарищ Олесин, только нам по секрету надо. А яблок набери, шофера угости.
Василий привел гостей к искусственному прудику в саду. Тут под раскидистой боровинкой стояла скамеечка – память управляющего имением австрийца Пауля.
Поспевшие яблоки, сбитые ветром, лежали в траве. Чичканов поднял самое крупное, румяно-бурое яблоко, сел на скамейку.
– Так вот, Ревякин... Тамбов стал Укрепрайоном. Южный фронт совсем близко. В бригаду, которую мы формируем для обороны города, присылают людей ненадежных – так называемых незлостных дезертиров. А поди разберись – злостный он или незлостный. И командный состав беспартийный. Вот мы и решили: коммунистов, бывших командиров, призвать.
– Правильно решили, – обрадовался Василий.
– Ты чему радуешься? – Чичканов покосился на Василия.
– Рад, что доверяете...
– Вот за этим мы тебя в исполком и вызвали, – заговорил Лавров, – а когда я узнал, что Чичканов в ваши края едет, решил сам побывать в твоей коммуне. Я ведь теперь председатель уездного исполкома.
– В коммуне оружие для защиты есть? – спросил Чичканов.
– Есть. Коммунары даже шутку придумали: у кого, говорят, у печи рогачи, а у нас – винтовки.
– Мудрая шутка, да недолговечна. До наших потомков не дойдет: ни рогачей, ни винтовок тогда не будет.
Лавров поднялся:
– Итак, вот тебе пропуск в Тамбов. Готовься. Время не ждет. Завтра утром явись в военкомат за назначением. И обязательно зайди ко мне.
Василий проводил их до машины. Ефим уже разгрузил свой картуз на шоферское сиденье и теперь, держась за дверцу, делился с шофером воспоминаниями о приезде Калинина.
Готовься... А чего готовиться? Печать уже отдал Андрею Филатову. Шинель на руку, котелок с ложкой в мешок и – айда! Вот проститься со всеми надо... А прощаться труднее всего.
Василий сидел в пустой комнате на кушетке, оставшейся еще от помещика, и тяжело раздумывал, что и как сказать на прощание коммунарам, родителям, Маше.
Коммунарам наказывать нечего: они уважают Андрея и без наказа. Хозяин он не хуже Василия, да и дела в коммуне идут неплохо. Земной поклон – и все. Отец с матерью простят, конечно, отправляя в неизвестную дорогу, а вот Маша?.. Василий представил себе чистые, честные, преданные глаза Маши и не нашел слов, которые можно было бы сказать в свое оправдание.
Просто сказать: прости! Не ушла бы, коль могла простить.
Он глянул на окно. Уже рассвет, пора бы и ехать.
Кто-то забарабанил в дверь.
– Заходи, кто там? – ответил Василий.
– Ты чего же, едрена копоть, сидишь-то? – Ефим стащил картуз. – Прощаться-то думаешь? Аль по-партийному, без этого? Народ ждет, у подводы стоят.
– Думаю, папаша, думаю.
– Так и иди, прощайся, а то уж ехать пора! И Захар наказал, чтобы непременно заехал. – Он помял картуз в руках, опустил глаза. – Я с Машей гутарил... так ты того-этого... не трогай старое. Лучше молчком простись. В добрый час молвить, в худой – промолчать. Бабье сердце отходчиво... И то сказать, – вдруг оживился Ефим, – одни попы грехи отпускают шибко, потому как сами грешны.
– Ну что ж, прощаться так прощаться!
Коммунары ждали Василия у подводы. Он приветливо улыбнулся им, бросил мешок и шинель на тележку.
– Ну, товарищи, прощайте, не поминайте лихом. Живите дружно. Машу и ребят моих не оставьте, коль что...
– Возвращайся скорей. – Андрей Филатов пожал руку Василию.
Через толпу пробралась Авдотья, теща. Она кинулась на шею и тихо заголосила.
Василий насупился, погладил ее растрепанные волосы:
– Прощай, мамаша, не помни зла...
Ефим уже взял в руки вожжи, когда подбежала Аграфена: