Расплата - страница 74
Василий промолчал.
– Андрей, он зазнаваться стал, – продолжал Ефим. – В твою саманку, говорит, лошадей поставим... Это тех, что для конницы купили... Тебе, говорит, советская власть дала барскую фатеру. Что ж, что дала, а вдруг енаралы нажмут и коммунию разгонят – куда мне с псарней своей деваться? Под кусты? Это дело не шутейное. Что ж я, на конском помете жить тогда буду?
– Не разгонят, батя, – убежденно сказал Василий, хлопнув Ефима по плечу. – Постоим за коммуну насмерть!
– А зачем же тебя от нас берут, коль дело твердое? – сощурился Ефим, взглянув в глаза зятю. – Ты начинал дело, так и продолжай.
– Командиры нужны фронту, – уклончиво ответил Василий, – а Андрей хозяйство знает. Ты бы и то справился – дело-то налажено.
Ефим от такой похвалы чуть не поперхнулся. Дернул вожжи и захихикал:
– Скажешь тоже... Максимка Хворов вчерась ко мне приставал... ты, говорит, сочинителем сделаться могешь. У тебя, говорит, в разговоре все складно.
– Где ты его видел?
– Да он в коммуну заходил. Ты в поле был. Ну я ему все показал, растолковал... не без прибаутки, конешное дело. Он и говорит: учись, говорит, грамоте, Юшка. А я ему: какой я тебе Юшка? Я Ефим Петров теперь! Так ошпарил, что прощения зачал просить. И свое заладил: учись читать-писать, не поздно, говорит. В городе все учатся. Попробуй, говорит, складные частушки про жизнь придумывать. Это, говорю, можно и без грамоты.
– А что, папаша, ты и взаправду смог бы сочинять... Попробуй! Говорят, за это даже деньги платят.
– Да ну? Едрена копоть! Это я, пожалуй, в Андреев ликбез пойду.
– А что Максим говорил про меня?
– Еще раз приедет. Посоветоваться с тобой хочет. Это он к родным повидаться приезжал. Обещал мне стишки какого-то Бедного Демьяна привезти. Вишь, бедные-то в люди выходить зачали... Мой Панька в какой-то молодой союз поступает, будет вроде как ты – партейный... И я, как у Андрея научусь свою роспись ставить, тоже в партию запишусь. Только вот как с богом быть? Я вить верую... Нельзя с этим? А?
– Коммунист не должен верить в бога, – ответил Василий.
– А может, вера-то моя не помешает? А? Я вить только вечерами кщусь-то, а в потемках кто заметит?
– Нельзя, батя, и нашим и вашим. К одному берегу прибиваться надо.
– Оно страшновато, Васятка, сразу-то отказываться от бога. Был, а то сразу – нет! И так подумаешь: помощи он нашему брату не дает. Видно, деваться некуда... брошу и перед сном кститься.
– Правильно, папаша, нам теперь сворачивать с большака некуда. – Василий сказал это так, будто отвечал на его намек.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
Митрофан услышал над собой разговор и с трудом открыл глаза.
– В спину стреляли, – сказал кто-то.
Худое, чисто выбритое лицо склонилось над Митрофаном.
– Дезертир я... – полубессознательно повторил он слова, которые твердил казакам.
– Постой, постой, – заговорил очень знакомым голосом бритый, – да ты не Митрофан ли Ловцов?
– Митрофан... а ты кто?
– Не угадываешь? Это хорошо! – Бритый оскалился, изображая улыбку, и Митрофан заметил на правой стороне его носа бородавку. Какое-то воспоминание шевельнулось в мозгу.
– Сидора Гривцова помнишь?
– Дядя Сидор! – Митрофан хотел было подняться, но застонал и расслаб.
– Лежи, мы тебя сейчас в повозку уложим. Настелил, что ли, Ванька?
– Господи, да не во сне ли... ведь ты, дядя Сидор, покойник, – едва слышно проговорил Митрофан, неотрывно следя за бритым худым лицом. – Тебя ведь убили. Где же твои усы-то?
– Тебя вот тоже убили, да не до смерти, а меня хотели убить, да раздумали. Слух только пустили. Так что нам с тобой теперь долго жить. А усы отрастить плевое дело. В тебя кто стрелял-то?
– Казаки...
– Быть не может! Фронт далеко.
– Ей-богу, казаки...
Сидор опасливо оглянулся:
– Скорей, Ванька, иди сюда!
Митрофан разглядел на Гривцове кожаный картуз, гимнастерку с ремнем... Где-то близко всхрапнула лошадь.
Рядом с Сидором появился рыжий парнишка.
– Бери его за ноги, – приказал Сидор, – а я под руки возьму. Ну, взяли.
Митрофана пронизала острая боль, он застонал.
– Терпи, Митрофан... Бог терпел и нам велел.
– Не довезешь, дядя Сидор, помру я... душа горит... весь в крове...