Расплата - страница 18

. В памятный сентябрьский день тридцать девятого года, когда Красная Армия появилась на львовских окраинах, чекисты в красноармейских шинелях уже хозяйничали в здании фирмы «Сименс» на улице Пельчинского. Объявили, что ищут оружие, нашли картотеку агентуры абвера, агентурные донесения, отчеты и другие документы германской военной разведки.

После обыска советский офицер заявил управляющему филиалом герру Фишеру:

— Извините за вторжение, но от населения стало известно, что в здании фирмы местные враждебные элементы создали секретный склад оружия. К счастью, данные не подтвердились. Учитывая договор о нейтралитете, подписанный нашими государствами, оружие, обнаруженное при ваших сотрудниках, хоть и не положенное, не изымаем. У вас есть претензии?

Претензии! Главным направлением разведывательных операций львовского филиала «Аусланд-абвер» был Советский Союз. Герр Фишер вынужденно улыбнулся, молча развел руками.

Филиал фирмы «Сименс» убыл в Германию, здание отвели под областное управление НКВД.

Потерпев поражение, «Аусланд-абвер» не убрался из Львова, с еще большей активностью продолжал агентурную деятельность против СССР. Новым прикрытием стала Комиссия по переселению немецких колонистов, разместившаяся в вилле «Франзувка» на улице Энгельса. «Кулацкому сыну Ярощуку» нельзя было оставаться в советском Львове, Харитоненко отозвали в распоряжение НКВД УССР.

В одиночной камере следственного изолятора КГБ Мисюра размышляет о следователе Харитоненко и первом допросе.

Подполковник не изобличал, лишь уточнял, выяснял, кто может подтвердить показания. Записал все. Для чего? Наверное, положено начинать с биографии. Так это не биография, а черт знает что. Ну какое имеет значение, куда отец вбивал колхозные гвозди, какие и для чего строгал доски? Зачем следователю знать, чем он, Мисюра, занимался в колхозе, любил ли ловить рыбу. Может, в потоке вопросов хочет утопить бдительность? Не похоже, скорей всего ищет «кулацкие корни предательства». Ну, уж чего нет, того нет. А что было?

Мисюра вспоминает родные Портянки, привольно раскинувшиеся вдоль реки Псел.

Нерадостным запомнилось детство. В голодном селе колхоз нелегко прививался — как черенок к старому дереву. А в семье был достаток, трудовой, не ворованный. Отец с детских лет приучил к ремеслу. На всю жизнь запомнилась отцовская мудрость:

— В голодный день никто не даст кусок хлеба, не кинет медный пятак, а вас, сучьих сынов, надо чем-то кормить. Вот и натираю всю жизнь мозоли на мозгах и ладонях. Никогда не зевай, что ухватишь — твое. Колхозные дяди обещают три короба, но на них не надейся, а то пузо усохнет и к спине прирастет. Нужные трудодни имей, не то Сибирь, однако много сил на колхоз не расходуй. Там все общее, твоей работы не видно. А что дома сработаешь — на виду у людей.

Умно жил батя: не перетруждался в колхозе и не лодырничал. Не хвалили его, не ругали, всякие грамоты его не прельщали. И ему, Николаю, внушал: «На медаль сала не купишь, за грамоту не дадут колбасы».

В плотницкой бригаде отец считался исправным работником, дружил с бригадиром Петром Родионовичем, дальним родичем. Отец — знаменитый рыбак, вечером выйдет на Псел и плывет своей лодкой к старому дубу, видному издалека среди сосен и высоких кустарников. Не раз брал с собой сына, запомнились эти рыбалки. Для видимости половят удочкой, на ночь забросят сеть и ждут до рассвета. В село возвращаются с богатым уловом. Иван Григорьевич несет рыбки Петру Родионовичу — по-соседски, по-родственному. Мог батя быть добрым, мог быть и строгим. Как-то пришел на рассвете к реке вытащить сеть, а ее нет, исчезла. Не бегал, не искал, не кричал. Зашел к Федьке Пивню — тот всегда у реки околачивался — и спокойно предупредил: «К вечеру пусть подбросят сеть, иначе — убью!» К вечеру воры подбросили сеть, знали: Иван Григорьевич не бросает слов на ветер. А с Петром Родионовичем шло, как заведено: батя — по-родственному, бригадир — тоже по-родственному.

Не прижимал с работой, хватало времени и рыбачить, и печи людям складывать, и мастерить бочки.

Николай рано начал вникать в отцовские премудрости, ко всему оказался способный. Не к школьной науке, она ни к чему — сызмальства удачно рыбачил, рано стал складывать печи, помогал мастерить бочки. Доволен был отец младшим сыном, на всю жизнь запомнилось, как отметил шестнадцатилетие.