Расшифровано временем - страница 33

И хотя Белов знал, что там все начнется заново, что еще будут жестокие бои, что, может, ждут смерть или ранения, что и на снегу доведется снова спать, и грязь месить на маршах, а порою и недоедать, грызть те же сухари и, как сейчас, выскребывать из уголков карманов табачную пыль, смешанную с крошками хлеба и свалявшимися нитками, — он все упрямее вел людей к этому желанному рубежу.

Он да и все его непросто обретенные сотоварищи знали, что слово «комиссар» уже давно заменено в армии словом «замполит», пусть и вобравшим в себя суть давнего понятия, но здесь, где судьба брала их каждодневно на мушку, ожил прежний его смысл. И не было это оговоркой, звучавшей не по уставу.

И сам Белов угадывал в себе, что не стань он «комиссаром», в подобном же положении он обращался бы с этим словом к любому иному человеку, в котором уловил бы то главное, чем, считал он, нельзя поступиться даже при выборе: жизнь или смерть…

Молчаливый Шараф был совсем плох, после привалов с трудом взбирался на лошадь, ноги его распухли и почернели, его сжигала высокая температура: большие сливовые глаза на смуглом лице горели, будто отражалось в них пламя близкого костра.

Ульмас, обеспокоенный и почти не отходивший от земляка, сказал Белову:

— Жалко Шараф. Три дочка у него.

— Жалко, Ульмас.

— И Сашка жалко. Зачем отпустил, комиссар?

— Сам он захотел.

— Ты не сказал: «Нет, Сашка, будешь с нами ходить». Кто аксакал: ты или он? А ты сделал как? Есть Сашка — якши; нет Сашка — тоже якши. Обиделся он.

— Ну уж! Говорил он тебе, что ли?

— Зачем говорил? Я сам видел…

Шараф умер перед рассветом, умер тихо, сохранив на потемневшем лице тот покой мудрости, с которым переносил выпавшие на долю страдания, с которым вообще жил на земле, понимая все на ней происходящее…

Какое-то время они побыли вдвоем — мертвый Шараф и Ульмас, — так у них полагалось. Белов выбрал место под сосной, где песчаный грунт не так промерз. Верхний слой он выбил топором, глубже земля была мягче. Но все равно без лопаты хорошую могилу не выроешь.

Сержант-артиллерист срезал широкий кусок бересты и, слюнявя огрызок карандаша, с трудом нацарапал на ней фамилию и имя умершего, а под ним дописал — «солдат». Расщепив кол, Белов вставил бересту и пристроил его в изголовье невысокой могилы, обложенной лапником. Постояли, опустив глаза, каждый думал свою думу, как и бывает на любых похоронах…

К реке подошли, когда начало смеркаться. С их стороны берег был крут, противоположный отсюда казался пологим. Вдоль берегов синел лед, но по стрежню шла черная медленная полоса чистой воды, загустевшей на холоду, как машинное масло. Над нею поднимался подвижный пар. Все это предстало как явление из другого мира — равнодушное, обособленное в своем праве не вникать ни в их положение, ни в их жажду очутиться на другом берегу. Они сошли с косогора к реке и остановились, притихли перед этой силой, понимая, что ее не обмануть, не сбить пулей, не сломить отчаянным навалом, как в рукопашной. Они видели, что реку не обойти ни справа, ни слева. Не одолеть ее и вплавь. Стояли и смотрели молча на белое морозное дыхание темной воды, которая казалась сейчас нескончаемо глубокой.

Может, каждый, оказавшись один на один с рекой, и придумал бы что-нибудь или хотя бы попытался сделать это, но сейчас, как по команде, все посмотрели на Белова.

— Комиссар, плоты, а? — тихо спросил Тельнов. — Вон лесу сколько.

— Давай! И жерди подлиннее.

— А чем вязать их, подумал? — спросил сержант-артиллерист. — Да и с одним топором мы тут до майских праздничков будем сидеть, — махнул он рукой.

— Разговорчики! Становись! Смирно! — скомандовал Тельнов. — Погреться работенкой пора! — И, повернувшись к Белову, вскинул руку к виску: мол, все готовы — приказывай.

Белов почти никогда и никому не приказывал, но так уж получалось, что даже обычные слова его, произнесенные кратко и веско, слушались как приказ. Сперва Белова это смущало, но постепенно он привык, обнаружив, что все чутко ловят каждое его слово, с надеждой и верой смотрят в лицо, будто так, как решил он, они думали и сами, но ему, как и положено командиру, это пришло в голову первому…