Рассказы и эссе - страница 20
Патриот догадывается: если его не хватает на то, чтобы кликнуть народ на баррикады, то никто этот народ у него торговать не станет. Он должен быть близок к массам. Потому он — учитель народа. Надо полагать, автор восклицания, который перенял, как принято было тогда у классиков национальных культур, идеи русских революционных демократов, звавших к топору, имел личное право на такое выражение любви и сострадания к «своему» народу. Ведь он нес просвещение в массы, а массы бежали учительской линейки, как и господской плети, ибо, как и должно, были ленивы и сонны: просыпаться не желали.
Народ подремывает, продолжая пахать, и видит во сне царство справедливости. К царству этому он знает единственную дорогу: кабы. Но тут его будит защитник и радетель, чтобы спросонья ему все втолковать и тут же напролом повести его к справедливости.
Отдельно взятому человеку достаточно запастись дубинкой в мускулистые руки, чтобы защищать свою дикую свободу, а народу для этого необходимо просвещение. Просвещение выступает в таких случаях как альтернатива кабы. Усмирить целый народ легче, чем индивида. Там, где темен народ и властвует анархия, отдельно взятый человек пытается быть свободнее, чем общество в целом. Но надолго его сил не хватит. Должно быть именно потому люди и слагаются в народы. Что такое народ, вообще-то? Сообщество людей, объединенных известными качествами, «а также общим психическим складом»? Следующее за расой деление? Тело Божье? И на что может рассчитывать народ, заслуживающий пинка?
Тот же классик скажет вам со всей определенностью: вот мы и работаем на то, чтобы народу дорасти до пощечины.
Когда начались Perestroika & Glasnost и голоса неформалов загремели на площадях, стало вдруг тревожно. Однажды обыватель, заметив, что все ушли на митинг, понял, что на площадях надежнее, чем дома. Кроме того, он был польщен, что к нему обращаются герои. И это были уютные герои. Некоторые из них сиживали в тюрьме, но и обывателю порой приходилось сидеть за растрату; в конце концов тюрьма создана для народа.
И снова толпу призвали и зовут до сих пор. У большинства ораторов — самые благие намерения. Манипулирование толпой является делом не только обычным и дозволенным, но и романтичным. Им заняты власти, оппозиция, СМИ, художники, философы, священнослужители. Движимые желанием немедленно материализовать идеал, новые и новые лидеры лихорадят и будоражат народ. Не ношу разделить с народом, не работать для него бесшумно, а только звать и звать его к новым теплым рекам и блаженной стране Апонь. Время от времени кто-то объявляется совестью народа; понятие риторическое, у французов заимствованное, потому что совестью что народа, что отдельно взятого человека может быть только его вера.
Уж так устроен человек, которого древний философ определил как двуногое без перьев, что чаще всего, из-за обязанности в поте лица добывать свой хлеб, живет в угнетенном состоянии. Человек, первокирпичик, из которого слагается народ, в своем унынии и невольном смирении склонен к бунту, бессмысленному и беспощадному. Бунт есть детище долготерпения.
Обычно люди, страны и народы не нарушают заповеди отдавать кесарю кесарево. Но однажды маргиналу удается взволновать толпу. Происходит это в истории постоянно от имени справедливости. Именно извечная тяга к справедливости (читай: закону), заложенная в человека искони, подвигает народ на беззакония, сопровождающие всякий бунт. Первоначально на лице любого восстания — выражение праведного возмущения. Обнаженная грудь Свободы на баррикадах делает революцию величаво-эротичной. Но эта грудь отвлекает от другого зрелища: поверженный под ее ногами бедолага уже остался без сапог. Еще не остыло вдохновенное выражение на лице затоптанного, как единомышленники реквизировали его сапоги во имя долгого пути. И уже горят глаза мародера безумным блеском, который упаси Господь увидеть тем, кто не видел! Тут-то толпа и догадывается, что закона (читай: справедливости) она не добьется, но пограбить и расслабиться может за сотни лет долготерпения.