Рассказы Матвея Вьюгина - страница 13

Что хотел он этим сказать, я так и не понял тогда. С собаками у него всегда ведь свои задушевные разговоры были. А у меня, по-честному говоря, особого интереса к собачьим делам никогда не было, так только, со стороны приглядываешься и диву даешься: какая сильная любовь у человека может быть к этим животным!

И вот вскоре произошло такое событие.

…Пришла осень. Она здесь не такая, как у нас на Урале, когда ее золотой называют. Зелень вся еще летом сгорела. Дожди смочили землю, ветры подули холодные, потянулись туманы. В такую погоду говорят, что хозяин собаку со двора не выпускает, а пограничнику надо идти.

…Начальник заставы Горушкина и меня назвал в одной паре. Значит, предстоит какое-то дело, потому что Горушкина не в каждый наряд назначали, а только тогда, когда приходилось действовать по проверенным данным.

На инструктаже начальник объявил нам, что идем мы в засаду и должны еще засветло скрытно расположиться в Сурочьей балке — там есть старая караванная тропа, почему-то нарушители очень любили ее.

Вот к этой балке мы и направились. Барин впереди бежит. Подбежал Барин к бугорку, понюхал, фыркнул и презрительно отвернулся.

— Ишь ты, что делается, — размышлял Горушкин, покачивая головой. — Весь бугорок барсук запакостил, негодяй этакий… Случись дома такое, я бы его быстро выкурил отсюда… Барин — он все понимает: и что на земле делается, как по книге читает…

— Вот и надо бы ему охотником быть, а не служебной собакой.

— Это еще как сказать! — возразил Горушкин. — Каждая собака — охотник! Службу он понимает хорошо, талант у него по этой части имеется. — Барин, дорогой товарищ, на заставе вырос, можно сказать, что в боевой обстановке, сызмальства приглядывался, что к чему. Вот и понял, что здесь другой охотой занимаются. Жаль только, людей он не любит. Обижали они его часто…

Так за разговором мы и не заметили, как доехали до Сурочьей балки. Смеркаться стало. Я в сторонке с лошадьми, как мог лучше замаскировался, а Горушкин расположился с Барином на самой тропе.

Дождь сыплет несильный, тоскливо и неуютно на границе. Взяться ни за что нельзя — все мокрое и скользкое, и кажется, не только плащ и ватник — до самой души все промокло. Ни птиц, ни зверей — никого не слышно. На что непутевые шакалы и те в такую погоду не любят шататься, сидят где-то в сухом убежище и помалкивают. «А вот нарушитель — его никакая погода не держит, — подумал я и поглядел по сторонам. — Может, еще и не пойдут нынче». Лежу под самыми лошадиными мордами и философствую, разбираю, что к чему подходит. Пограничник — он всегда в мыслях разговаривает то со звездами, то с конем, а то сам с собою. Иначе ему нельзя — может притомиться и уснуть, а делать этого ни в коем разе не полагается.

Время идет своим чередом, чернильная темнота расплылась по границе и такая тяжелая, что, кажись, крикни изо всей силы и голоса не услышишь, застрянет он в этой тьме.

Лежу, а сам будто наяву вижу, как Горушкин службу несет: как Барин царапнет его своими лапами, как они «сменяют» на посту друг друга. На этом и оборвались мои глупые размышления. Шаги послышались. Барин заволновался. А Горушкин крикнул:

— Стой!..

Вместо ответа бабахнул выстрел. Я вскочил на коня, выхватил из кобуры ракетницу и выстрелил вверх. Все до последнего бугорка и кустика обнажилось. Видно и нарушителей — трое вооруженных! Здорово напугал их свет ракеты: бросили завьюченных лошадей и повернули назад.

Барин вступил в дело: скакнул одному на загривок и так рванул его за ворот, что он перевернулся, бросил винтовку и заорал. Но пес и не думал на нем задерживаться — недосуг ему, да и понимает, шельмец, что лежачий враг не опасен. Он кинулся за тем, который проворней всех бежал к границе, прыгнул ему на спину и едет на нем, как на рысаке. А нарушитель — бывалый, видать, не растерялся, изловчился как-то, скинул с себя собаку и опять деру. Горушкин из себя выходит.

— Взять! Взять! — покрикивает на собаку. — Взять его!

Разве можно допустить, чтобы нарушитель обратно убежал?! И Барин это хорошо понимает, совсем остервенел, рвет нарушителя за полы халата. А тот, хотя и падает, но снова вскакивает и бежит. Если бы он не бросил второпях винтовку, он убил бы собаку. Барин, наконец, прыгнул нарушителю на грудь. Но промахнулся. Его страшные клыки звонко клацкнули и впились не в грудь, не в горло контрабандиста, а в засаленный и вонючий от пота ворот халата. Впились и намертво замкнулись, словно бы защемленные стальной пружиной. Контрабандист пошатнулся, но прежде чем упасть на землю, всадил в Барина кинжал по самую рукоятку…