Рассказы - страница 25

Последнюю фразу гость выкрикнул, раскатив каркающее «р-рак», поднялся в воздух, но неудачно, слишком низко, смазал крылом лапсердака по головам, перевернулся на спину, производя неловкие беспорядочные движения конечностями, кое-как развернулся по направлению к сцене и грузно шмякнулся об пол, будто свалился с высокого табурета, опрокинув его. Студенты бросились поднимать философа.

— Денк[7], не беспокойтесь, денк, — он стряхнул пыль с джинсов, смущенно поправил коротко стриженные волосы, присел на услужливо пододвинутый стул и только сейчас впервые всмотрелся в лица студентов: вот кому, быть может, выпадет судьба стать художниками в период между уже свершившейся смертью искусства и еще не наступившим его рождением. Он, давясь, проглотил остатки холодного кофе, выхлебал всю воду, запрокинул голову и долго тряс пустую бутылку над открытым ртом, затем закрутил крышечку, поставил бутылку рядом с книгами и продолжил как ни в чем не бывало:

— Паганические чувственные искусства, которые Малевич в своем знаменитом манифесте именует «зеленым миром мяса и кости», имея в виду, я полагаю, плоть растений, животных и плоть человека, ретировались и уступили место умозрительной игре. Искусство превращается в заведомо не подлежащий разгадке ребус. Вспомните Марселя Дюшана с его знаменитым большим стеклом. Талмудическая диалектика, когда вопрос рождает вопрос, а не предполагает получить ответ на заданный вопрос, занимает почетное место в арсенале концептуалистов. Изображение остается, но лишается самоценности. Визуальное искусство больше не будоражит зрительный нерв, оно апеллирует к внутреннему зрению, «айн пнимит» и есть обиталище иудейского абстрактного Бога. Художник, бывший глазами своего поколения, а талантливый художник — глазами эпохи, слепнет.

Зал опустел, одни ученики выходили незаметно, другие — шумно сдвигая кресла, начиналась следующая «пара».

— Самое важное, я не успел сказать самого важного: иудаизм победил, не ввязавшись в игру. Сам же он остался в стороне от своей победы, ствол не признал собственной ветви. Как не занимали иудаизм паганические искусства, так же не занимают его и концептуальные. О, это старая жестоковыйная история, ведь иудаизм никогда не признает своих бастардов. Так было и с иудейской идеологической диверсией в эллинистический мир, которая привела к возникновению христианства, не замеченного раввинами.

Профессор вновь открыл какую-то книгу и, теребя пейсы, увлекся чтением, но спохватился, принялся запихивать книги в сумку, заметил кусочек яблочного пирога, пробубнил «Мазаль тов, родила, значит, свою дочку», и съел пирог.

Семья вора-рецидивиста — жена и двое детей — жила в подвале в комнате без входной двери и без туалета. Вор был совестлив, медлителен и лишен творческой жилки — совершенно профессионально непригоден. Последнюю в своей жизни дерзкую операцию по ограблению билетной кассы кинотеатра «Буревестник» он провалил и сел с конфискацией имущества. В тюрьме его прирезали.

Глубокая как колодец грязная лестница вела вниз и заканчивалась дырой дверного проема. Рискнувший спуститься в подвал как о запертую дверь ударялся лицом о жесткую завесу запаха мочи. Преодолев завесу и оказавшись в квартире, где никакой мебели, кроме продавленных матрасов, не было, пришедший лишался зрения — комната была заполнена белесым паром. Пар оседал на стенах и низком потолке. В центре комнаты на земляном полу сидела еврейка средних лет, одетая в дранное панбархатное платье вишневого цвета и варила что-то на примусе в огромной кастрюле с дребезжащей крышкой. Гостя ждал еще один сюрприз.

Едва завидев постороннего, хозяйка вскидывала голову и посылала ему навстречу ликующий взгляд олимпийской чемпионки, завоевавшей золотую медаль.

Ничего, кроме воды, в кастрюле не было. Мать семейства целыми днями варила воду — так, ей казалось, она скроет нищету. Случайный гость застанет ее за приготовлением наваристого супа. Гости в подвале были редкими: иногда заходил кто-нибудь из соседей, как-то раз пришла учительница из школы жаловаться на неуспеваемость дочери и хулиганское поведение сына, но выскочила из преисподней, подхлестнутая ликующим взглядом хозяйки, зажав рот и нос ладонью и выпучив глаза. Дочь нескончаемым скулежем пыталась отвадить мать от расточительного занятия — жалкие копейки, которые достаются семье, уходят на керосин. Сын- хулиган ударом ноги своротил кастрюлю и кипяток ошпарил ноги матери. Вечером она вышла на угол, где просила милостыню, плача, с волдырями и ожогами на босых ногах, и собрала самый большой свой гонорар, но варить воду не перестала. Отхожим местом семье служил дощатый домик-развалюха над выгребной ямой в глубине двора за соседским огородом. Огород стерегла цепная собака, которая считала своим долгом заодно охранять и сортир — бросалась на каждого, кто приближался к нему. Длины цепи хватало чтобы обдать лица пришлых и завсегдатаев вонью собачьей пасти и обрызгать свирепой слюной.