Рассказы о землепроходцах - страница 7

Всю зиму Максим восстанавливал порушенное хозяйство, а весной как снег на голову хлынули в его городки бегущие с Волги отряды Ивана Кольцо.

Максим Яковлевич наотрез отказался снабжать этих казаков припасом, но казаки подступили к нему «грызом», а Иван Кольцо крикнул гневно: «Мужик! Не знаешь ли, ты и теперь мертв! Возьмем тебя и расстреляем по клоку!»

С тоской смотрел Максим Яковлевич, как из его амбаров тащат казаки в его же струги его добро. Казаки тащили все без разбору, и скоро «струги грузу знимать не стали и под берегом тонули».

Кунгурская летопись дважды рассказывает о начале похода, называя сперва имя Ермака, которого Строгановы сами снаряжают в поход, а затем Ивана Кольцо, который собрался в поход, ограбив Строгановых.

Так, наверное, и было, но когда записывались рассказы казаков, оба отряда уже настолько слились в их представлении в одно целое, что казаки не различали их между собой, поэтому и летопись не различает между собою выступления казачьих отрядов.

Несчастья Максима Строганова, однако, на этом не кончились, потому что в Семенов день 1581 года случилось еще одно, пока не упомянутое нами событие. В тот день прибежал в Москву вырвавшийся с бойни, учиненной казаками на самарской переправе, Василий Пелепелицин.

Перечеркивая карьеру незадачливого дипломата, Грозный назначает его вторым воеводой в Чердынь. Легко представить себе, что чувствовал Пелепелицин, когда узнал, что Максим Строганов позволил уйти казакам Ивана Кольцо за Камень. Весь гнев опального воеводы (а тогда Пелепелицин был единственным воеводой: князя И. М. Елецкого отозвали из Чердыни в Москву) обрушился на голову Максима Яковлевича.

Срочно в Москву полетел донос, и уже 16 ноября 1582 года Грозный откликнулся опальной грамотой на Максима и Никиту Строгановых. Все потери в войне с пелымским князем ставились в счет Строгановым: «И то все сталось вашим воровством и изменой».

Впрочем, до заточения Максима дело не дошло. Он вовремя вспомнил о пророчестве преподобного Трифона, приказал снять с него оковы и отпустить на волю, и, как утверждает житие, «по молитве преподобного царский гнев прекратился».

Трифон вскоре покинул негостеприимные края и в дальнейшем продолжал свою деятельность в Хлынове, где основал Успенский монастырь. После смерти он был причислен православной церковью к лику святых.

Вторая, помимо молитв Трифона, версия о прекращении царского гнева основывается на том, что через три месяца после опальной грамоты, в январе 1582 года, до Москвы добралось посольство Ермака, привезшее известие о взятии Сибири, и возглавлял его осужденный на смертную казнь Иван Кольцо.

Но впрочем, мы уже слишком опережаем повествование. Впереди еще весь беспримерный, героический поход в Сибирь...

По свидетельству казака Ильина, который «полевал» с Ермаком двадцать лет, атаману в начале похода перевалило за сорок лет. Он был опытным и решительным военачальником.

Долго плыли по Чусовой. Берега были пустынны. Только у Красного Камня встретили людей. Тяжелые лесные кручи, отражаясь в реке, обычно темнили воду, а здесь, под Красным Камнем, вода была тревожно-красной, как кровь, и напротив, на каменистой отмели, горел костер. Вогулич с луком за плечами смотрел из-под руки на приближающиеся струги. Но когда пристали к берегу, нигде сыскать вогулича не смогли.

Зато здесь же наткнулись на гигантскую ель, увешанную серебряными блюдами. Далеко разносился по Камскому лесу их звон, и, завороженные им, молча стояли казаки. Ермак не разрешил трогать серебро. Местное предание гласит, что эту ель перед отъездом в Хлынов сжег все тот же преподобный Трифон.

Проводники-коми говорили, что лучше свернуть с Чусовой на Медвежью Утку. Но когда послали разведку, выяснилось, что вода там слишком мелка для стругов. После совета стали подниматься по Серебрянке.