Рассказы - страница 3
И так же с тех пор сложилось, что ночует Дюк в бытовке грузчиков на базаре, а днем держит в строгости окружных бомжей и алкашей.
— Ишь, что удумали, лети ваши утки! — басил Дюк. — Даже волк — и тот у логова не куролесит. А вы, лети ваши утки!.. Мы — не гопники, мы — честные бомжи!
А случилось то, что Труха с Кишкой, с Прямой Кишкой.
Ну, Труха — он и есть Труха, что еще о нем скажешь. Рыло испитое, землистое и, точно гриб сушеный, в сплошной сеточке морщин. Маленький, дохленький, пальцем ткни — насквозь пройдет, а, как тот петух недотюканный, так и норовит исподтишка в печенку клюнуть. Кишка, ясный перец, — длинный такой, худющий, постоянно жует и тем не менее вечно голодный. Щетина, удивительное дело, всегда одной длины — трехдневного загула, самое что модно сейчас. И, как в прямой кишке, ничего-то у него не задерживается, лишь капля на носу пожизненно висит.
Так вот, Труха с Кишкой стопорнули какого-то синяка — ну, гекнули пьяного по темечку да, пока тот бекал-мекал, шементом и обшманали. Взяли три с чем-то косых, мобилу, кроссовки-джинсы, ну и, конечно, пакетик прихватили. А в пакете — две бутылки коньяка, коробка конфет шоколадных и разная там прочая хавка-травка по мелочи. По дороге наткнулись на Дюка с Безруким и Королевой Марго.
Безрукий вечно все ломает. Ему даже бутылки нести не дают — непременно разобьет. А у бабы зубы остались только на нижней челюсти — да какие там зубы, осколки одни и то через шаг. Ну, точно — зубцы на королевской короне.
Дюк для начала Трухе с Кишкой мораль в хлебала вправил, а потом — не пропадать же коньяку — все вместе и направились к Ништячке. Так что у них было бухалово, и они суетились.
— Запомни, Труха, — сказал Дюк, подняв первую стопку. — На носу себе заруби! Если еще раз такое случится — тебя там даже и не будет — сам уходи. Лучше сразу сам уходи. И остальных жалеть не буду. Поняли, лети ваши утки?
А тут мобильник запищал. Труха подмигнул, нажал кнопку: «Да?» — слушал, слушал, а потом и брякнул: «А ты скажи ему, пусть на это самое идет, как его, — ха-ха! — чисто на сердечное, в натуре! От всего сердца, мол, и — руки вперед и вместе. Да, да, вот так ему и скажи, чистосердечное одно его и спасет. Ну, бывай», — вновь подмигнул бомжам и загоготал.
И вдруг наш штрих забубнил:
Все остолбенели. Нет, никто не выронил свои пластиковые стаканчики и закусь. И гром небесный не разверз земную твердь у них перед ногами. Нет. Просто все замерли с поднятыми стаканами и вылупившись во все глаза на штриха.
Первым очнулся Труха, хихикнул: «Ой, пап, что это было?» — и тут же получил затрещину от Дюка.
— Так, — вздохнул парень. — Вспомнилось.
Дюк покачал головой и молча выпил. За ним и остальные мужчины.
— Офигеть! — простонала Марго. Выпила и попросила парня: — Еще!..
— Я не помню, — помолчав, ответил тот.
— Чего ты не помнишь?
— Ничего не помню. Ни кто я, ни откуда. Как стерли все. И какой это город — не помню.
— Да-а, — промычал Безрукий. — Во какие чудеса бывают с нами в одном городе да под одними небесами.
И штрих встрепенулся.
Он читал это не так, как поэты читают свои нетленки, — с завыванием, вытягиваясь в струнку, через все заснеженные степи и вьюги слыша, как ласковое море перекатывает меленькую галечку на берегах изнеженной Эллады. Нет. Он читал это и не так, как читают актеры, — то наваливаясь голосом, то захлебываясь в станиславских паузах. Он просто бормотал, словно разговаривая сам с собой. Так кошка мурлычет у вас на коленях, хотя вы давно уже спите. Так отставной влюбленный угасает у себя в уголке, перебирая осколки разбитых надежд. Слова лились сами собой и звучали совсем неправильно со всем не теми паузами.