Рассказы - страница 4

Кишка утер свою каплю. А Труха — ну, Труха, он и есть труха — брякнул первое, что пришло на ум:

— Я помню.

встрепенулся чтец, и долго, долго слышался только его голос:

Королева Марго, пьяненькая еще со вчерашнего, разрыдалась и полезла ко всем обниматься. Дюк проперхался, не поднимая взгляд от земли, протянул стакан. Выпили.

А Ништячка отставила стакан, так и не пригубив еще первой рюмки, и отвернулась. Она сидела, опустив свои большие грязные, искореженные руки на колени и плакала, как мать пятерых пацанов плачет на могиле последнего сына — её давно уже нет, она вся по кусочкам лежит там, рядом с сыновьями, и только слезы редко-редко стекают из ее опрокинутых немигающих глаз.

И только Труха никак не унимался:

— Не-е, Ништячка, — кричал он, — зуб даю — вот этот вот, последний здоровый! — это твой самый большой ништяк! Правда, Дюк? Ведь это — мысль? — и снова брякал что-нибудь типа: — Я.

— Бессоница. Гомер. Тугие паруса. Я список кораблей прочел до середины… — [4]

тут же подхватывал Ништяк.

А наутро Дюк повел всех в баню.

Три косых он, конечно же, сразу забрал. И мобильник. А бомжи и не противились, потому что отдать деньги Дюку — все равно что в банк положить. Даже лучше. Потому что Дюк при надобности всегда отслюнявит тебе ровно столько, сколько нужно и — ни копейкой больше. А то еще и сам сходит и купит все, что требуется. И мобилу он продаст так, что ни одна милиция не придерется.

Сводил Дюк всех в баню, а потом представил Ништяка начальнику охраны. Тот послушал, послушал, водочки бомжовской попил — Дюк постарался — да и говорит:

— Ну, и хрен с вами. Пусть живут. Только — чтоб не мельтешили, чтоб их никто не видел.

Вот и вся прописка Ништяка.

Ночевали они — Ништяк с Ништячкой — с Дюком вместе в бытовке грузчиков, а вечером выходили к фонтану. Ништячка подбрасывала какое-нибудь слово — а она быстро что-то полюбила, а что-то, поняла, особенно цепляет, — Ништяк читал, толпа собиралась, и денежки сами звякали в шапку.

На второй или третьей неделе к ним опять подвалили менты. И уже не ухмылялись, как первые разы, а пришли чисто послушать. Ништячка к ним и подступилась: вот, мол, человек потерялся, не то, что мамы-папы — себя не помнит! У вас таких не ищут? Менты — нет, мол, у нас такой не числится. Тогда Ништячка взялась по театрам актеров собирать да к фонтану приводить. Не знаете ли такого? Сами видите, из ваших. Большой актер, наверно, раньше был. Ну, вы не можете его не знать!.. Нет, и вся эта театральная вшивотень ничего о нем не слышала.

А Ништячка к тому времени совсем раздухарилась. Штаны со свитером сменила на платье, — оказывается, у нее в загашниках много чего было. В баню чуть ли не каждое утро ходить стала. Да и вообще… Труха ее все подначивал:

— Чё, Ништячка, думаешь, он теперь вкулдыхивать зачнет?

А Ништячка молчала и только глаза опускала. Представляете! Совсем не материлась и драться не бросалась — ну, окончательно съехала баба.

А по вечерам — когда все с аллей уже разойдутся, а в каптерку идти еще рано: там грузчики свою водку жрут — наша парочка отправлялась к Пионерке. Туда, где до того Ништячка обреталась. Костерчик малый взвеют. А тут, глядишь, и каэспупники припрутся — с домашним вином и гитарами, — и Ништяк им читает:

А тут как-то — гостей в тот раз не было — где-то как раз на «Я свет потухших солнц, я слов застывший пламень Незрячий и немой, бескрылый, как и ты», — из кустов вылетели молодые люди в берцах и с бейсбольными битами. Бомжи, конечно, в рассыпную. А когда вернулись к костру, Ништячка была уже там. Она сидела, отвернувшись от распластанного по земле Ништяка, и тихо-тихо, словно колыбельную, пела, как выла: «Над озером чаечка вьется, ей негде, бедняжечке, сесть…»