Разные жизни Грэма Грина - страница 18

Грин весьма убедительно показал, что все, о чем мечтает наделенная творческим воображением юность: бунтарство, богемность, антибуржуазность, — вполне согласуется с сочинительством, отнюдь не выходящим за пределы католической веры и ее исповедания. В своих ранних романах я разрабатывал некоторые типично гриновские темы: вера и безверие, прегрешение и чувство вины — и, хотя переносил действие в другую, менее красочную среду городских окраин, еще не освободился от стилистических заимствований. В первом из опубликованных мною романов «Киношники» есть второстепенный персонаж по имени Гарри, который смахивает на Пинки из романа «Брайтонский леденец»; и Кингсли Эмис, в целом положительно оценивший мое творение, отмечает в своей рецензии «две или три невольные метафоры в духе Грэма Грина: «свое несчастье он нес перед собой, как дароносицу».

Роман «Киношники» был начат младшим капралом, исполнявшим обязанности делопроизводителя в Королевском танковом полку, — в то время я отбывал двухлетнюю воинскую повинность. За спиной у меня был Лондонский университетский колледж, где я получил степень бакалавра, а впереди — два года работы над магистерской диссертацией. Ее тема звучала так: «Английский католический роман со времен Оксфордского движения до наших дней». Грэм Грин стал героем последней, ударной главы моего чудовищно длинного опуса (в фондах Британского музея обнаружилось куда больше католических романов, чем можно было ожидать). В диссертации я рассматривал католический роман прежде всего с точки зрения тематики — я стремился показать, что беллетристика использовалась для проведения в жизнь постоянно меняющегося «католического мировоззрения». Однако по ходу дела меня стали больше интересовать вопросы художественной формы. Тщательный анализ писательской техники Грэма Грина показался мне лучшим средством защитить его от ученых ниспровергателей, которых уже тогда развелось немалое количество. В то время в литературоведении господствовали две школы — американская «новая критика», признававшая высшей литературной формой лирическое стихотворение и оказывавшая предпочтение модернистскому и символистскому роману, а не традиционному реалистическому, и школа Ф. Ливиса {{ Фрэнк Реймонд Ливис (1895—1978) — британский литературный критик, автор монографии «Великая традиция».}}, более склонная к реализму, но при условии, что писатель «правдиво отражает жизнь» в соответствии с великой традицией секуляризованного английского пуританства. Сочинения Грэма Грина, недвусмысленно воспевающие смерть и сливающие воедино романтический приключенческий рассказ, современный детектив-триллер и французский католический роман о грехе, спасении души и «мистической сублимации» (получивший свое развитие у Бернаноса {{ Жорж Бернанос (1888—1948) — французский католический писатель и публицист.}} и Мориака), не отвечали критериям обеих упомянутых школ и, как и следовало ожидать, подвергались уничтожающей критике в академических литературоведческих журналах.

В то время Грин виделся мне писателем, который, при всем его сочувствии к страдающему и угнетенному человечеству, придерживается антигуманного и антиматериалистического взгляда на человеческую жизнь (отраженного в афоризме Т. С. Элиота: «Уж лучше, как это ни странно, творить зло, чем бездействовать; по крайней мере, это тоже жизнь»), который по-новому преломился в романе «Суть дела»: «Только человек доброй воли несет в своем сердце вечное проклятие» {{ Перев. с англ. Е. Голышевой и Б. Изакова.}}. Однако эта умозрительная истина (если позволить себе охарактеризовать ее столь приблизительно) в романах Грина наполнилась живой и убедительной конкретикой и в каждом из них получила новую тематическую разработку. В сочинениях Грина мне удалось выявить ключевые слова и словосочетания, зачастую достаточно абстрактные по своему значению, такие, как «доверие» — в «Доверенном лице», «жалость» — в «Сути дела», «любовь и ненависть» — в «Конце одной любовной связи, которые, то и дело встречаясь в тексте, оказывают почти суггестивное воздействие на читателя, направляя и фокусируя его восприятие все более закручивающегося сюжета и вызывающего яркие ассоциации романного антуража. От этих первых наблюдений я перешел к более серьезному изучению проблем литературного стиля, что и составило содержание моей первой литературоведческой книги «Искусство прозы» (1966). В том же году в выпускаемой Колумбийским университетом серии «Современные писатели» я опубликовал отдельной брошюрой расширенный и видоизмененный вариант моей последней диссертационной главы, посвященной Грину.