Разворованное чудо - страница 3

В общем, Буассар и сам любил шутки.

Случалось, он садился около кухонного костерка так, чтобы видна была рукоять тяжелого «вальтера», сунутого в карман, и как о чем-то само собой разумеющемся заводил неторопливый разговор с негрилем бабингой о его, бабинги, возможном и скором побеге к симбу.

– Только ты не уйдешь далеко, – вкрадчиво говорил Буассар, и его выцветшие глаза смеялись. – Ты знаешь, я хорошо стреляю. И если ты попробуешь сбежать, бабинга, я продам твой череп тем американским ребятам, что обслуживают бананы Сикорского. Знаешь, что такое банан Сикорского, бабинга? Не знаешь? Подсказываю. Это боевой вертолет. Такая большая стрекоза, загруженная ребятами в пятнистых рубашках. За череп негра с пулевым отверстием во лбу или в затылке они дают кучу долларов. А это твердая валюта, бабинга. А твердая валюта нужна всем. – И показывал негру «вальтер». – Тот самый калибр, бабинга. Пуля большого калибра может раздробить череп, а «вальтер» – деликатное оружие. Просто дырка в черепе и мелкие трещинки вокруг, будто паутина. Правда, красиво? Кое-кто любит, бабинга, держать над камином череп негра с пулевым отверстием. Смотрится здорово. Ты согласен?

Бабинга затравленно кивал.

– Оставь негра, – окликал я француза.

Я знал, что ему нравилось мое вмешательство.

Спрятав «вальтер», Буассар, ухмыляясь, брел к палатке. На смуглом лице рейнджера играли все его шрамы, перемешанные с ранними морщинами.

А вот голландца я не любил. Точнее, не доверял голландцу.

Ван Деерт был слишком жаден, слишком жесток – даже для легионера. На что он способен, он доказал еще в Индокитае, лучше не вспоминать, а к нам его занесло по объявлению, однажды появившемуся в «Дагенс нюхетер»: «Крепких мужчин, интересующихся сельскохозяйственными работами в Конго и владеющих всеми видами холодного и огнестрельного оружия, просят позвонить по телефону такому-то».

Ван Дееерт позвонил. Он обожал «сельскохозяйственные работы» и владел всеми видами холодного и огнестрельного оружия. И еще – он торопился. В те дни его фотографию таскали в карманах чуть ли не все полицейские Швеции, в которой он временно пребывал. К счастью, голландца из «сельскохозяйственной» конторы тут же переправили в Конго.

Слева от меня жевал тушенку новичок, немец Шлесс. Капрал сам подогнал новичку форму, она сидела на нем прекрасно, но это было все, собственно, что мы о нем знали. И пока что никто из нас не видел новичка в деле.

А напротив сидел Ящик.

Он сидел, низко опустив глаза.

Случалось, ложка надолго застывала у его губ, будто неожиданная мысль останавливала рейнджера. У Ящика были светлые короткие волосы. Он не любил, разговаривая, глядеть собеседнику в глаза. Мы, собственно, никогда с Ящиком не разговаривали: он объяснялся только на плохом итальянском, хотя на итальянца не походил.

И еще деталь – он боялся дождей и грома.

Нас это смешило. Но если Ящик, так его почему-то прозвали, ложился за пулемет, можно было спокойно раскуривать сигарету прямо на бруствере. Умение Ящика владеть пулеметом по-настоящему пугало. Впрочем, в Легионе всегда есть возможность стать мастером. В конце концов, тебе платят и за это.

А вот из нагрудного кармана капрала торчал обрывок газеты, давно затертый на сгибах. Он подобрал этот обрывок в каком-то браззавильском баре и постоянно таскал его с собой. Может, там было что-то такое, о чем не прочтешь ни в какой другой газете, не знаю, но капрал заработал право на причуды. Он относился к настоящим легионерам, к легионерам до смертного часа. Там, где он проходил, сгорала и уже не росла трава, как, впрочем, и под ногами голландца. А это кое-что значит.

Прихватив пару жестянок, я вернулся на брошенный возле палаток брезент.

Из-за примятой травы глянула на меня тупыми глазами желто-зеленая древесная лягушка. Наверное, она свалилась с ветки. Ни с того ни с сего я вспомнил слова одного чудака о том, будто в спокойном состоянии лягушки вообще ничего не видят. Так у них устроено зрение. Мир для них – просто сплошной голубой фон без каких-то там деталей или просветов. Но, как объяснил мне тот же чудак, лягушки ничуть не чувствуют себя обездоленными существами. Достаточно чему-то перед ними шевельнуться, дрогнуть, мелькнуть, как лягушки будто просыпаются и без всяких раздумий прыгают на внезапно проявившуюся добычу. Понятно, что при таком раскладе можно помереть с голоду, находясь в окружении десятка насекомых, вкусных, но не проявляющих никаких признаков жизни, но так уж устроена жизнь: хочешь доказать себе и другим, что ты живой, – дергайся.