Реконкиста - страница 10

Блин горелый! Вместо древнеегипетской черепушки Гурбиани я видел черные, с проблесками седины кудри, усы – по идее задиристые, сейчас уже слегка повисшие, бородка, похожая на утиную попку; именно такую тюремный цирюльник мне подравнял, когда готовил к казни (сегодня, вне всякого сомнения, если бы еще устраивались публичные казни, визажистка, заботясь о моем image, обязательно сделала бы мне make up).

Тогда я решил попытаться провести другой эксперимент и демаскировать всю эту иллюзию. В своих выдумках про Розеттину я никогда не описывал другой стороны ручья; то есть, ниже разлива имелась и водяная мельница, и часовня святой Чечилии, но вот что про все, что было выше по течению? Я понятия не имел, что там может находиться. Наверняка же ничего!

В общем, я перешел ручей и вышел на тракт. Судя по погоде и растительности должна была стоять самая средина лета.

Сразу же за поворотом дороги я увидел обширную усадьбу, солидно возведенную из серого травертина, с небольшим кирпичным донжоном, более характерным для региона Болоньи, чем Розеттины. Усадьба богатая, многолюдная, потому что очень быстро меня окружила стая собак, куча детей, слуг и служанок, ведя к своему хозяину, который в саду, в тени аркады рядом с impluvium (бассейн в римском доме для сбора дождевой воды – лат.) переживал сиесту.

Увидав меня, он подскочил с энергией, которой позволяла ему полнота, обнял, словно самого лучшего своего приятеля, облобызал и прижал к животу, отличавшемуся воистину везувианской выпуклостью.

Неужто я знал его?

– Вина, вина моему другу! – требовал мой гостеприимный тип, одновременно призывая самых различных Петронелл, Летиций и Лаур. Как оказалось: жену и двух дочек, обаятельных, модно одетых, так глазками стреляющих, что у человека не одна мышца дрожала. Здесь, понятное дело, я имею в виду мышцы шеи, управляющие кадыком. Когда же он меня наобнимал, всем представил и напоил, наконец-то позволил себе издать переполненный изумлением возглас:

– А говорили, Иль Кане, что тебя уже нет в живых!

– Чего только люди не говорят, – ответил я уклончиво, все время перебирая про себя, кем мог быть мой столь хорошо питающийся хозяин.

– Святая правда, уже с амвонов обещали нам комету, которая весь людской род испепелит, если грешники в истинную веру не обратятся. Комета, фьюуу… пролетела, мир стоит, а люди грешат, как и всегда. – Говоря это, и тут же приказав женщинам надзирать над приготовлением угощения, толстяк провел меня в прохладную тень дома. – Давно ты здесь не был, мой милый приятель, я же свою скромную галерею за эту пару лет весьма даже увеличил. Сейчас покажу тебе ее, пока нам на стол накрывают.

И сразу же случилась небольшой конфуз. В самом центре стены, завешенной холстами самой различной работы, висела картина, слишком малая, чтобы заслонить прямоугольник более светлой штукатурки.

– Асканио! – рявкнул мой cicerone своему мажордому. – А где картина благородного синьора Деросси?

– За шкафом, – простодушно ответил этот олух, – но я уже вытаскиваю.

– Мы тут пережили ужасный страх, когда разнеслась весть, будто вы в немилости, будто вас за решетку бросили, – объяснялся хозяин. – Герцогские чиновники начали выслеживать твои произведения. Асканио, правда, накалякал на холсте, что вроде бы его Джорджоне pinxit, но я, опасаясь утратить шедевр, предпочел спрятать его в безопасном месте. А ты, ротозей, тряпкой паутину сотри! И живо!

Картина изображала нашего хозяина, на десять лет младшего, с гордой миной, в испанском костюме среди голых муз, лицо которым одолжила донна Петронелла, тела же должны были быть родом из красивейших воспоминаний автора. И это написал я? Просто не верится! В любом случае, божественному Джорджоне нужно было бы прожить на полвека дольше, чтобы написать воина в таком вот костюме.

– Еще у меня имеется один из твоих первых рисунков, карандашом по картону, когда, еще мальчишкой, ты нарисовал моего счастливого братца, – продолжал хвастаться коллекционер, копаясь в объемистом секретере. – Вот он!

Мне хватило одного взгляда. Сципио? Ну да, Сципио! Мой единственный товарищ непристойных мальчишеских забав, трагически погибший после падения из окна Высокого Дома в Мавританском Закоулке. Вот только в моем рассказе у Сципио не было никакого брата, а только пять сестер.