Религия и социализм. Том I - страница 51

Оставим пока в стороне форму той и другой религии, обратим лишь внимание на неизбежный вывод из той и другой. Иудаизм есть выражение практической потребности, в нем человек выражает такой постулат: разумный дух должен царить над природой, могуче изменяя ее по своей воле, наслаждаясь ею. Эллинизм есть выражение созерцательного восторга, и практический его вывод неизбежно звучит: природа прекрасна и могуча, она сама себе цель, законы её священны и непременны, человек должен благоговейно склоняться перед ними, его счастье заключается в том, чтобы добровольно подчиниться: fata volentem ducunt, nolentem trahunt.[31]

Причиной абсолютного единобожия иудеев Фейербах считает племенной эгоизм их:

«Бог, по Филону, даровал Моисею власть над всей природой, все повиновалось ему, как своему владыке. Нужды Израиля представляют всемогущий мировой закон, — определяют судьбу всего мира. Иегова — это признание Израилем святости и необходимости его существования, необходимости, перед которой бытие природы, других народов, есть ничто. Иегова — благо народа (salus populi), спасение Израиля, которому должно быть все принесено в жертву; он — исключительный монархический эгоизм, всеистребляющий огонь гнева в пламенных очах мстительного Израиля. Словом, Иегова — Я Израиля, признавшего себя конечной целью и господином природы. Так, прославляя природу, Израиль прославлял могущество Иеговы и мощь собственного самосознания. «Хвалите бога. Он — бог помощник наш. Бог — спаситель наш. Иегова, бог — моя сила.»

Несомненно, что это в значительной мере так и есть. Огромное самосознание, почти сверхъестественная сила жизни евреев, сделавшая их вечным народом, несмотря на гонение судьбы, этот инстинкт жизни, выработанный живым племенем среди необозримых пустынь, развернувшийся в священных войнах за плодородную землю с оседлыми халдеями, закалившийся под страшными ударами завоевателей, — этот крепкий живучий инстинкт великого маленького народа выразился в чудовищной форме Иеговы. Чем ниже падал народ реально, тем выше подымал он себя идеально, в боге своем.

Но не в одном эгоизме тут дело. Кочевник семит, человек пустыни — создал своих богов среди однообразной природы, не пестрой, не полносочной. Широкий купол неба, полный торжественно движущихся светил, обнимающий однообразную равнину — вот самое дивное, что он видит. И звезды только светлое войско бога, ибо вот он восходит, и пламенный лик его царит величаво, один. Солнце — Ваал, Молох, Мелькарт, подавляет собою других богов. Иегова их брат. Глубокий знаток восточных религий Джемс Дармштетер говорит: «Арийские и семитские религии образуют две отличные группы. В первой повсюду под различными именами находим бога неба и богиню воды, повсюду богатый политеизм, обоготворение всех сил природы, дуализм, борьбу богов с демонами, которой дают пищу явления грозы, повсюду целые толпы грациозных или опасных духов. С другой стороны народы семитского языка стремятся к строгому единству. Всюду Ваал, Молох или Иегова, подавляющий остальную природу своим пламенным блеском.»[32]

То, что Иегова слабо напоминает бога–солнце, ничего не доказывает. Единобожие создавалось из широкого и безликого анимизма. Духи пустыни не имеют резко определенной индивидуальности — это элогим вообще, вообще духовная стихия, находящая своего господина, как и остальные духи в безмерно все превосходящем явлении — солнце. Большинство семитов остановилось на солнцепочитании. Но племя, жившее у подножия Синая (Кенниты), заслонило в своей религиозной фантазии страшное, но спокойное божество, другим не менее величественным, но более живым. Среди духов выдвинулся для них тот, кто гремит в страшных грозах синайских и шлет молнии.

«Эль» горы Синая, громовержец Ягу, Сущий — был призван в свидетели договора между 12 племенами еврейскими. С тех пор он стал богом национального единства. Он унаследовал величие единого бога, приобрел еще более грозные и живые черты и стал богом народа в отличии от богов чужестранных и богов семейств и родов. Борьба Иеговы за преобладание будет борьбою принципа единства и независимости новообразовавшегося союза, народа против чужих и сепаратных богов. За дальнейшею судьбой Иеговы мы проследим в следующей главе. Пока довольно сказанного для выяснения первопричин монотеизма, тех опор, которые помогли Израилю подняться до такой концепции: дух близкий нам, подобный нам, любящий нас, союзник наш — выше всех сил природы, он все может, Так надо было прославить бога единства, этого требовала политическая необходимость, самая жизнь народа. Всякую победу и удачу иеговисты приписывали своему богу, но при неудачах винили народ. Вся история была превращена в легенду для спасения мощи Иеговы. Так выработал Израиль поразительную по страстности своей веру в то, что дух, по образу и подобию нашего духа, сильнее чужих и непонятных нам стихий, что он создатель и повелитель природы. И это утешительное и гордое положение народы мира приняли в дар от Израиля. «Какой контраст, восклицает Ренан: вместо натуры одухотворенной и живой, еврейство выработало представление, если смею так выразиться, какой–то сухой и бесплодной природы. Какое огромное расстояние отделяет жесткое и простое представление о едином Боге, оторванном от мира, и о природе, созданной им, как горшок горшечником, от индоевропейской теогонии, одушевлявшей и обожествлявшей природу, понимавшей вселенную, как вечную изменчивость».