Религия и социализм. Том I - страница 9
Таким образом Штампфер ставит все понятия на голову. Он, увлекаясь своим внешним признаком — догматизмом, готов считать родственными научно–социалистическому мировоззрению всевозможные философские системы, вводящие в объяснения явлений понятия бога–цели, бога–справедливости, но зато отлучает материалистов. Между тем, Энгельс говорит о тех же материалистах:
«Надо бы позаботиться, чтобы среди рабочих была распространена в громадном количестве блестящая французская материалистическая литература 18 века, — та литература, которая со стороны формы и содержания представляет собою до сих пор величайшее создание французского гения, которая, по своему содержанию, принимая во внимание тогдашнее состояние науки, и теперь еще стоит на недостигнутой высоте и по форме и теперь еще не имеет ничего себе равного».
Также и Вандервельд стоит на особой точке зрения, притом дружественной метафизическому идеализму.. Правда, он не совершает грубейших ошибок Штампфера, напротив, для него сущность религии заключается как раз в том, в чем Штампфер склонен видеть отрицание религии, именно: в свободном исследовании «тайны».
«Лишь тот, говорит Вандервельд, кто не понимает относительного характера науки и её бессилия выяснить нам сущность вещей, может питать иллюзию, что успехи научных знаний положат конец философскому неведению».[5]
Вторжение в эту область неведомого Вандервельд и называет религией или религиозной философией, которые оказываются таким образом вечными.
«Несомненно, многие люди совершенно чуждые мистицизму и убежденные в бесплодности размышлений о сверхчувственном мире, удовлетворятся самим счастьем бытия и будут ждать смерти без страха, но и без надежды, иные наоборот не смогут преодолеть потребность в построении гипотез и, сообразно склонности своего ума, примкнут к тому или иному из учений, разделивших между собой человечество с тех пор, как существуют религиозные и философские системы».
«Но все единодушно будут признавать невозможность дать своим верованиям научное или историческое обоснование, все будут сознавать субъективный по существу характер этих гипотез и вследствие этого откажутся от притязания навязывать их другим в качестве достоверных, абсолютных истин».[6]
Таково в существенном мнение Вандервельда. «Одни будут верить в существование Бога и загробной жизни, другие нет», говорит он.
Его определение глубже Плехановского, менее узко, менее рационалистично, но истина в нем смешана с заблуждением. Вандервельд чувствует, что религия в существе своем вовсе не «способ объяснения явлений», а решение вопроса о положении человека в мире, и решение не теоретическое, а практическое. Но вместо того, чтобы показать, что даже при самых блестящих победах науки и совершенно ясном миропонимании остается место для религии, он ссылается на неспособность науки показать сущность вещей, т. е. просто исходит а priori из метафизического представления о сущностях, скрытых за явлениями, и из религии делает гипотезу о таких сущностях. Это чистейшее кантианство, Кант учит: сущность вещей непознаваема, чистому разуму недоступна, но для практического разума крайне желательно и даже необходимо, чтобы эта сущность была утешительной и морально объясняла бы собой дикий аморализм явлений, и мы вправе постулировать разную благодать в том месте за явлениями, которое пусто для познания, где нет фактов, которые сопротивлялись бы нашим «постулатам».
Да, запросы «практического разума», т. е. тоски человека по счастью, не могут быть ни объявлены не существующими или маловажными, ни разрешены наукой, как таковой, но делать отсюда вывод, что они всегда будут удовлетворяться баснями, неопровержимыми лишь потому, что они гнездятся за пределами чувственной природы, значит выдавать человечеству свидетельство о бедности духа. Мы оказываемся в данном случае ближе к тов. Плеханову. С ним нас разделяет вопрос терминологический. Приняв его определение, мы должны будем принять все выводы, и принимаем их «обеими руками». Но если бы мы и приняли терминологию Вандервельда, которая на наш взгляд запутана и неточна, мы все же решительно не согласились бы с его выводами. Он вовсе не сумел усмотреть то великое освобождение от сверхчувственного, которое совершается вопреки стараниям буржуазных реакционеров как утонченных, так и грубых, и которое так ясно видит тов. Плеханов. Великий соотечественник Вандервельда, поэт Верхарн, говорит: