Рембрандт - страница 9

Всю зиму отец твердил ему: если будешь хорошо вести себя, поедем весной к бабушке в Ватерланд.

И он хорошо вел себя, каждый в доме мог это подтвердить. Наконец, настала весна; Титусу казалось, что прошло много времени — целая вечность, а отец почему-то даже не вспоминал о своем обещании. Мальчик не понимал, что же случилось; правда, ом заметил, что в последнее время отец как-то очень ласков с Хендрикье, все беспокоится о ней. Может быть, она захворала, хотя еще не было случая, чтобы Хендрикье слегла в постель, да и румянец у нее во всю щеку и глаза счастливые. Но вот однажды она, наконец, сказала Рембрандту:

— Ну, собирайся в дорогу. Они там еще не знают о нашей радости; раньше осени это не случится.

И она светло улыбнулась Рембрандту, а он поцеловал ее в лоб. Потом он долго и неподвижно стоял у окна, будто разглядывал чаек, которые описывали серебристые круги над шлюзом святого Антония. На самом же деле он «думал», как это всегда делают взрослые, если долго молчат, уставившись куда-то взглядом. А потом Титус еще видел, как Рембрандт открыл их фамильную библию, где на одном из первых пустых серых листков записано много имен. Титус заметил, что отец смотрит на нижние, самые короткие строчки: это имена трех детей, с которыми Титус мог бы теперь играть, если бы они не умерли; и, наблюдая за отцом, который уставился на эти имена, мальчик снова решил, что он «думает».

После обеда они все же тронулись в путь. Самый молодой из учеников Рембрандта отнес дорожный саквояж к трешкоуту. В каюте было душно, поэтому отец разрешил Титусу постоять рядом с ним и со шкипером возле руля. Оттуда они рассматривали высокие башни, украшавшие берега, — отец знал их все наперечет. Прямые полоски канав, наполненных блестящей, стального цвета водой, прорезали изумрудную зелень лугов, а над ними вплоть до горизонта летели тени от легких облаков; самый же горизонт то заволакивался темной дымкой, то снова влажно сверкал на солнце.

Вечером трешкоут подошел к берегу у маленькой деревушки. Титус утомился, он хотел спать, и отец брал его на руки, когда по изрытой глубокими колеями рыхлой дороге становилось трудно идти. Старый сгорбленный крестьянин провожал их, освещая им путь своим фонарем. В тот же вечер Рембрандт нарисовал его по памяти в альбоме для эскизов, с которым никогда не расставался; Титус сразу же узнал старика.

Они шли среди вечерних полей, где у самых канав лежали коровы и громко и тяжело дышали во сне. Воздух вокруг был напоен теплом и тем особым запахом, свойственным животным, который Титус впоследствии хорошо научился различать: так пахнет в хлеву и в конюшне, такой же запах поднимается от ведер и чанов с только что надоенным парным молоком.

Наконец, миновав деревянный мостик, путники подошли к бабушкиному домику. Титус испугался было трех работников в грубой шерстяной одежде, забрызганной грязью. От этих бородатых людей с мозолистыми волосатыми руками пахло потом. Зато служанка поцеловала мальчика, и он сразу почувствовал, что она его в обиду не даст, так же, как бабушка, которая уже отрезала ему ломоть теплого белого хлеба, намазала маслом и душистым медом и, улыбаясь от удовольствия, глядела, как быстро он съел все, до последней крошки.

У маленького Титуса сохранилось много воспоминаний об этом первом вечере. Отец взял его на руки и поднялся по лестнице в чердачную комнату. Там стояла приготовленная для них кровать. На чердаке было много старых вещей, в том числе колыбель с рваным пологом. Может быть, мама, когда была маленькой, лежала в этой колыбели? Хотя Титус и очень устал, но заснул он не скоро; уж слишком много здесь нового, необычного.

Внизу отец разговаривал с матерью Хендрикье. Старушка в крестьянском чепце сидела, склонившись над столом, ярко освещенная золотистым светом фонаря. На лицо и грудь Рембрандта падала густая тень от балки на потолке.

Откуда-то сверху доносился запах соломы: он исходил от крыши. Черные широкие балки, соединенные маленькими поперечными перекладинами, скрещивались, образуя конек; огромные четырехугольные тени чернели на светлой соломе. Под крышей гнездились птицы. Титус слышал их тихое щебетанье и беспрестанный шелест крыльев, но он ничуть не боялся.