Реминисценции или Записки сивого мерина - страница 2

стр.


Со стороны улицы – въезд во двор. Просто въезд, без ворот. А в сторону речки уходит тропинка в траве, по которой бабушка ходит к колодцу на Красной стороне. У бабушки имеется и свой колодец прямо во дворе, выкопанный ещё дедом Антона, но в том, на Красной, вода вкуснее.


Дед Игнат ушёл от бабушки давно, ещё до рождения Антона. Он ушёл с рассветом, на базар в Горловку, и пропал навсегда.


Уже потом, несколько лет спустя оказалось, что дед уехал в далекий город Армавир и только изредка присылал оттуда письма и то не бабушке, а их живущей в Горловке старшей дочке Лиде, тётке Антона. В письмах он расписывал, как счастливо живет с новой женой, какой у него дом и двор – полная чаша. Дед был редким авантюристом и вруном, ему никто не верил, но бабушка, узнав о письме, плакала вечерами, лёжа на кровати в пустой тишине дома под потрескивание фитиля в керосиновой лампе, таинственно освещавшей комнату и бесконечный брёх собак на хуторе. Антон лежал рядом, прижавшись к бабушке, и тоже плакал, оттого что плакала бабушка, хотя и не понимал причины её слёз.


Потом бабушка стихала и лежала, прислушиваясь к звукам гулкой тишины ночи. Где-то заходились в лае собаки, изредка ухала сова, верещали лягушки в реке и стрекотал невидимый и вездесущий сверчок. Двор за окном был залит ярким светом полной луны, блёклым желтым блюдцем повисшей над сараем.


Вокруг было тревожно и тихо. Только громко щелкали в темноте своими шестерёнками старенькие ходики на стене да доносились звуки из хлева.


Бабушкин дом начинался прямо с хлева.


Тут, в загородке, утробно хрюкал кабанчик размером с небольшой автомобиль, а рядом на дощатом помосте стояли три козы, с горизонтальными зрачками, поочередно бестолково блеющие. На загаженном глиняном полу толклись куры, протяжно и подозрительно «кокая». Их опекал петух, нагло-рыжий и заносчивый, всегда готовый показать любой своей наложнице ее истинное место в этом мире.


В определенное время у кого-то из коз находились один-два козлёнка, смешные и шелковистые, белые до необычайности, брыкливо мотающиеся по хлеву и сыплющие мелкими шариками; а вместе с курами начинали кататься мягкими желтыми пушистыми мячиками цыплята. В хлеву торжествовало такое обилие животных запахов, что захватывало и спирало дух.


В самом доме две комнаты. В первой стоит печка, когда-то давно крашеный голубой краской стол, накрытый истёртой до дыр клеёнкой, с тремя такими же голубыми табуретками, расшатанными намертво, а в углу под стеной живет железная кровать с панцирной сеткой, беспробудно зелёного цвета, на которой спит бабушка.


Во второй комнате находился большой комод с бабушкиной одеждой и самыми важными документами, покрытый байковым покрывалом с русалками. Ещё была кровать с никелированными шариками, на которой спали гости и внуки, а строго посредине комнаты стоял круглый стол и четыре стула, будто вот-вот должны прийти гости и усесться вокруг, и налить, и выпить, и запеть широкую и привольную песню, почти похожую на волчий вой в его самой радостной части.


Здесь везде пахло глиняным полом, оскоминным угольным дымом от печки, лампадным маслом от большой иконы в углу, с Богоматерью и Младенцем, увитой сказочными цветами из фольги, проволоки и воска, а летом всегда было прохладно и чисто.


Вечерами, когда Антон уже должен был видеть третьи сны, бабушка становилась на колени перед образами с лампадкой и начинала бубняще молиться. Всех слов Антон не мог расслышать, но истово повторявшееся «Во имя Отца и Сына и Святаго Духа, ныне и присно, и во веки веков – аминь», произносимое бабой Дуней часто и почти безнадёжно, вызывало у Антона тоскливое ощущение безусловной конечности сегодня и сомнение в наступлении завтра.


На Троицу бабушка приносила луговой травы и веток, траву рассыпала по полу, а ветки вешала на стенах. Все комнаты становились сказочно таинственными, запах сочной и влажной травы заглушал все остальные и казалось, что ты опять на лугу, откуда только что прибежал, расчёсывая синие от холода ноги в цыпках. С тех пор для Антона запах травы всегда запах праздника. И ожидание его конца.