Республика попов - страница 13

Он свернул с шоссе на полевую дорогу, пересек церковный луг и обошел вокруг костела. Пышные липы заслоняли портал. Матери было пятнадцать лет, когда эти липы называли «липками». «Липки» навели его на размышления о жизни матери. От костела он пошел в низинку, где стоял ее домик. Во двор ступил через гумно. Остановился у сарая — тишина заложила уши. Так вдруг окончилась польская война, так вдруг очутился он дома. Услышал голос матери — она вышла на крыльцо. На ногах постолы, в руках чугунок, в каких варят картошку. Обернулась к кому-то в избе:

— Да ты посиди, посиди еще.

Она посмотрела вперед, но сына не заметила, хотя Томаш и не спрятался за угол сарая, как собирался только что. Лицо у матери было сосредоточенное, а в глазах — улыбка. Томаш стоял совсем близко, смотрел на нее. Мать поставила чугунок с золой за дверь хлева. Как шла к дому, отряхивала руки, похлопывала ладонью о ладонь. Томаш тихонько пошел за нею в дом. Если б она хотела закрыть за собой дверь — обязательно коснулась бы его рукой. Но она оставила дверь настежь — осень держалась совсем теплая. И дверь в горницу не закрыла. Томаш постоял в сенцах, прислушался. Мать остановилась посреди горницы, задумалась. Может, только теперь она почувствовала, что кто-то стоит у нее за спиной. И это сбило ее с толку, потому что вслух она спросила сама себя:

— Что это я хотела?..

В красном углу, под образами святого Иосифа с лилией и Иисуса с пылающим поверх одежды сердцем, сидел мужчина в нарядном синем коверкотовом костюме. Мать вспомнила, что хотела, и высыпала на стол фасоль из расписной миски. Незнакомый человек поднял голову. Медленно, как бы пересчитывая, он пальцем подвигал к себе одну фасолину за другой. Мать села спиной к двери. Застучали фасолины, падая в фаянсовую миску.

— Умеешь ты, Маргита, жить вот так, — грустно сказал незнакомец. — Такой уж ты человек.

— Научилась я, — ответила мать, — за столько лет-то, господи!

— Кто и может научиться, а я — нет.

Что-то очень, очень знакомое было в этом человеке. Живое воспоминание о нем напрашивалось в память Томаша, просилось имя его на язык. Если б разрешил поверить глазам своим — сразу бы сообразил, что это — американский дядя. На стене, под образами святого Иосифа с лилией в руке, покровителя семьи, висел дядин портрет. И хотя теперь этот празднично одетый, так торжественно державший себя человек очень походил на свое изображение, пришедшееся как раз у него над головой, Томаш никак не хотел узнать его. Неужели же это действительно дядя? Как мог перенестись он сюда из заморской страны? Идет война, Англия блокирует все немецкие порты… Не с неба же он свалился!

Они были так близко друг от друга — всего в нескольких шагах, — но ни дядя, ни мать долго не замечали Томаша, занятые друг другом. Это внушило Томашу мысль — до чего же отдаляется от тебя человек, когда он погружен в свои раздумья, в свои ощущения, о которых ты и не подозреваешь. По какой-то странной ассоциации Томашу пришла на ум другая фотография дяди. Он был снят за рулем автомобиля, но и автомобиль, и гоночный трек были всего лишь декорацией с дыркой для головы гонщика. И дядя снялся, просунув голову в дыру. Томаш с детства помнит эту фотографию. Мать не раз усмехалась, разглядывая ее, а Томаш, маленький гимназист, сотворил себе по этому снимку смутное представление об американском благополучии, о котором так много мечтали дядя и его земляки. С тех пор молодое лицо поддельного гонщика постарело, выпали волосы, плешь разрослась надо лбом. Годы прошли… И он, Томаш, пришел теперь сюда — из детства, издалека. Он пришел с польской войны, он считает в душе сожженные польские деревни, пройденные километры. И вот дошел. Стоит в сенцах материнской избы. Мать сидит к нему спиной. Дядя наряден и праздничен, и будто сейчас простится: он и сидит-то на самом краешке — только встать да уйти.

«А долгонько торчу я тут, — думает Томаш Менкина, — когда-то они меня углядят?»

Наконец дядя поднялся за чем-то. Направился в сторону Томаша, но и теперь глаза его смотрели мимо. И на этот раз не увидел бы, не заметил бы дядя Томаша, не войди тот сам в горницу.