Революция низких смыслов - страница 39
Ряд направлений современного искусства стоит на позициях крайнего индивидуализма, противопоставляя его недавнему «советскому коллективизму». Конфликт с ближайшей — советской — традицией часто застит свет на те ее особенные черты и приметы, что, собственно, не принадлежали только советскому периоду, но уходили вглубь времен — в историческую Россию. Они готовы бороться против всего, что есть в культуре «надличностного», — от традиционных надличностных ценностей христианского мира до любых «завершенных идей» или высказываний, которые могут превратиться в догму. Еще шаг — и художник провозгласит эстетическую анархию как новую идеологию искусства. Впрочем, уже и провозглашают — в ответ на антизаконность и антисоциальность как нормы жизни нынешнего общества.
Однако осознание кризисности времени может происходить не только через разрушение, но и через размышление. В новой русской прозе я бы выделила несколько принципиальных тем: какая она, сегодняшняя Россия и какой у нее герой? Как можно актуализировать опыт России исторической? Тема «Россия и цивилизация» входит в плоть сочинений всех выше названных авторов.
Не только потому, что демократия у нас «буксует», жизнь обесценивается, а смерть дорожает (уже и коммерческие кладбища появились); не только потому, что русские женщины все меньше рожают, а дети — обуза для государства, — не только по всем этим нам близким причинам прозаики не спешат радоваться внешним проявлениям цивилизованной жизни. Если автомобиль (или унитаз с подогревом) — это мечта и идеал, то русский писатель «возвращает свой билет» и демократии, и цивилизации. На более же глубинном уровне вновь возникает вопрос о том, будет ли телом побеждена душа или все же среди благ потребительского общества будет оставлено место для души. Итак, если культ вещей — самая высокая «высота» цивилизации, то она свидетельствует не о возрастании духовности, а о падении и одичании человека до уровня дикаря или туземца. Варварство — часть цивилизации и порождено ею, но именно сегодня защитники «красивой жизни по индивидуальному проекту» склонны сближать традиционность с варварством и уже им, объединенным, противопоставлять цивилизацию.
Современный писатель, конечно, уже не мечтает о «небе в алмазах», не верит, что честный труд будет иметь своим следствием «лучшую жизнь», хотя тоска о ней в литературе осталась. Проблема современной прозы и ее героя в другом — как можно (и можно ли сейчас_ жить лучше? В этом «лучше» совсем нет места мерседесам, «райским наслаждениям» и прочим рекламным добродетелям. Лучше — значит чище, с легким сердцем, бодростью духа и ума: «Тезкин чувствовал, что остался все тем же — маленький и храбрый идеалист, он хотел жить наперекор всему так, чтобы доказать граду и миру — продаваться не требуется, жить можно и должно свободно и легко» (Алексей Варламов «Лох»).
«Жить наперекор» — это сверхзадача многих героев названных прозаиков. Однако нынешний герой — негероический. Сегодня есть не герой и антигерой, а есть бедный и богатый. Русская проза отразила свое отношение к этому делению людей, в основе которого лежат деньги. Русская проза говорит определенно: богатого в России не любят и не уважают, этот «герой» всегда нечист совестью, не знает ответственности перед будущим, живет не для духа, а для брюха: «Все пойдем воровать, а никуда не денешься, жить-то надо» (Александр Трапезников «Уговори меня бежать»). Впрочем, и «классу бедных» от писателей тоже достается — чаще всего за то, что готовы обмануться, готовы потратить последнюю копейку, чтобы «проститься» или «Свидеться» с каким-нибудь «несчастным миллионером». Не народ сегодня строит жизнь в России. Его, как двоечника, сослали на заднюю парту или выставили за дверь «цивилизации».
Говорит современная проза и о «массовом человеке», подчеркивая определением «массовое» безволие, привычку жить «мифами», податливость, управляемость, сниженную общественную активность, довольствование культурным стандартом. Элитную же группу в классе «массовых людей» составляют Предприниматели. Кто же он такой герой-предприниматель, в новой прозе?