Rigor mortis - страница 4

И они пошли в рейд на Фомальгаут.

…Габриэлян не сердился на деда за побои. Ни за те, первые, ни за те, что были потом, когда Габриэлян, по мнению деда, терял берега. Дед не бил зря, он, как вычислил Габриэлян, наказывал за проявления жестокости — или того, что он принимал за жестокость. В общем, всякий раз, когда внуку надо было внушить, что «другому тоже больно». Дед не понимал (а Габриэлян уже в семь понял: бесполезно объяснять), что жестокость в общем смысле этого слова внуку совершенно чужда. Он не испытывал от причинения боли другим ничего. Ну, почти ничего. Иногда — удовлетворение от правильно решенной задачи. В этих случаях дедовская трость была одним из «дано». Цена за верный ответ. Напрягаясь и вздрагивая под ударами, он тихо радовался: сошлось. Немного позже сообразил, что нужно кричать или хотя бы стонать, чтоб дед ничего не сломал. А то он один раз руку сломал, потом пришлось носить лубок и, что всего хуже, унизительно врать, что упал с лестницы.

Не так уж часто это случалось, надо отдать деду должное. Раза два в год, не чаще. У Габриэляна как раз дошли рук до «Детства» Горького и «Нахаленка» Шолохова, и он надолго сделал ошибочный вывод, точнее, два: а) бить внуков — это такая особая прерогатива дедов; б) Георгий Георгиевич Савишников еще так ничего себе, бывает гораздо хуже.

Искренне веря, что так поступают все деды со всеми внуками, он чуть не завалил старика. Просто поделился с кем-то в младшей школе, думая, что так у всех. Потом сам же и выкручивался перед учителями и ювеналами: хи-хи, ха-ха, пошутил. Вычитал в книжках, показалось интересно.

По счастью, это было как раз в момент длинного перерыва между порками. Никаких следов, конечно, не нашли, Габриэлян подпустил книжности, дед сказал, что внук фантазирует, так что поверили, только назначили мониторинг на полгода. Ничего, оба выдержали без труда, ни Габриэлян ничего не отчебучивал, ни деду его наказывать не приходилось.

Кстати, за этот случайный стук тоже не наказал. Просто объяснил, что Габриэляна заберут у деда и отдадут фостерам. И тогда пиши пропало квартира, замечательная квартира с прохладными каньонами коридоров, где книжные полки в потолок и старинные странные вещи по антресолям. Пиратские сокровища, сундук буканьера Томаса Хаттера.

— Деда, это что?

— М-м, кажется, лампа. Радиолампа.

Все, дальше можно не объяснять. Габриэлян садился на пол с планшеткой, выходил в поиск, через десять минут уже знал, что у него в руке не просто лампа, а миниатюрный высокочастотный стержневый пентод.

К сожалению, годный только на то, чтобы привязать его на шнурок и носить на шее, а во дворе всем рассказывать, что это монитор, через который все видят наблюдатели, а сам он — пришелец из более развитой цивилизации, который должен разведать, как живут земляне, вернуться и доложить.

Это было вранье, за которое взрослые не наказывают. Фантазия, а не вранье. Детям положено фантазировать. Это нормально.

Правда, во дворе почему-то не оценили. Странно. В книгах такие игры все дружно подхватывали. Мир изменился? Или он неправильно фантазирует?

Наказывали дети. Презрением, отчуждением, жуками за шиворот и снежками в лицо.

Осколки высокочастотного стержневого пентода врач вынимал из кожи на груди маленьким пинцетом.

— Что ж ты не дрался? — спросил дед. — Когда не надо, дух из одноклассника вышибаешь, а когда надо — толстовствуешь.

— Откуда же я знал, что надо.

— Их было трое, они тебя били. Значит, надо. Только не как в прошлый раз, ногами по голове. Не как этот твой… Эндер. А так, одному в нос, другому в глаз, третьему в ухо, для порядка.

— Но ведь тогда меня все равно побили бы. Тут только вырубать по очереди…

Дед резко останавливается, дергает за руку. Нагибается, смотрит в глаза.

— Никаких вырубать. Никаких по очереди. Дети дерутся не так.

…Кто бы еще рассказал, как дерутся дети?

Кто бы еще научил тому вранью, за которое уже наказывают?

Кто бы еще наказывал за это вранье?

Другим взрослым врать можно. Деду — никогда.

И ведь он довольно долго верил, что именно ему Габриэлян не врет. Одному в целом свете.