Римское дело комиссара Сартори - страница 6

— Мне нравятся приключения, — улыбнувшись, объяснила Харриет с какой-то детской гордостью. — Жизнь — не лавка аптекаря. Любой может продавать медикаменты, немногие умеют жить. Жизнь — это движение, новизна, новые люди, новые страны. улицы, стены, деревья, море.

Казалось, она декламирует стихи.

Сартори с трудом согласился, видимо догадываясь, что в словах этой девушки, рожденной под другими широтами, таился секрет образа жизни, неразгаданный комиссаром. Несмотря на все его усилия.

— А для Кати? Что такое жизнь для Кати?

— О!.. Для Кати жизнь — это быть в богатстве, в известности. Она — хорошая певица. Может быть, и придет к славе. Чарли Фонди скоро представит ее по телевидению. Уже сделана пробная съемка.

Бригадир напомнил комиссару, что Чарли Фонди — итало-американский телеведущий, сейчас — в моде. Харриет, которая поняла сомнения комиссара, добавила:

— Чарли Фонди представляет знаменитое шоу под названием «Приветствия и поцелуи». Никогда не видели?

— Слышал о нем, — подтвердил Сартори.

Он подошел к круглому столику и коснулся пальцем розы.

— Эти цветы — подарок?

— Нет. Я купила, в воскресенье.

Комиссар повернулся к девушке. Та смотрела на него с удивлением.

— Вспомните, что говорила подруга, когда вы открыли дверь и поздоровались с ней. В понедельник утром.

— По телефону?

— Да.

Девушка покачала головой.

— Нет. Не помнить. Может, не поняла.

— Но вы сказали, что она показалась вам раздраженной. Не так ли?

— Да, раздраженная, — призналась девушка. — Выгнать меня жестом. Никогда не поступала так со мной. Катя всегда вежливая, всегда ласковая. — Она поднесла руку ко рту, как от внезапной догадки. — Может быть, вспомнить два-три слова.

— Какие? — сразу же ухватился комиссар.

— Катя раздражена, да. Говорила громко, когда я открыть дверь. Она говорить: «Это слишком, это слишком! Я на мели.» Именно так, «я на мели».

Сартори некоторое время переваривал слова, процитированные шведкой.

— Не думаете ли вы, что ваша подруга говорила о деньгах?

— Деньги? Может быть!..

— Если так, то кто-то просил деньги у вашей подруги. Вам не кажется?

— Возможно.

— Мужчина?

— Может быть.

— Вы не знаете, кто бы это мог быть?

— Нет, не знаю.

Сартори исподтишка поглядывал на дальний балкон. Некоторое время его мысли были заняты «балетом» белья, развешанного для сушки.

— У вашей подруги были сбережения?

— Да, конечно. И у меня есть.

— Она их держит дома?

— Нет, в банке. Я тоже держу сбережения в банке.

— В одном и том же банке?

— Да.

— В каком?

— В Неаполитанском банке.

— На какой улице?

— Около Парламента. Да, улица Парламентская. Мы часто ходить слушать дискуссии депутатов. — Она улыбнулась. — Мы много смеяться. Все говорить, говорить, словами большими, как колеса грузовиков, а дела всегда идти плохо.

Корона записывал.

Комиссар огляделся. Мебель, разбросанные повсюду вещи не давали ему представления о личности Катерины Машинелли. В обстановке увиденных комнат не было ничего определенного.

— Позвольте мне взглянуть на вашу комнату.

— Мою комнату?

— Да. Подумайте хорошенько. Вы можете отказаться, если хотите. Ордера у меня нет.

— Прошу.

Харриет провела обоих мужчин по коридору, открыла дверь напротив двери Кати и отошла в сторону, пропуская комиссара.

Казалось, это комната подростка. Преобладало белое и розовое. Старинная деревянная кровать под балдахином, украшенным белыми кружевами, с длинными вуалями, спускающимися до ковра. Большая кукла с черными волосами выделялась у изголовья. На кресле два медвежонка и ослик из Сардинии «вели беседу» о таинственных происшествиях. Духи, «ее духи», заполняли каждый угол большой комнаты. У Сартори было впечатление, что открылась дверь на другую планету. За стеклами закрытого окна ветер забавлялся длинными, вьющимися растениями из зеленых и желтых лап. Налево от окна вся стена покрыта огромной увеличенной фотографией с видом ночного города, возможно, Стокгольма. Туалетный столик напоминал витрину парфюмерного магазина.

Харриет держала глаза опущенными, будто стыдилась показывать то, что, должно быть, считала своим интимным.

— Вам больше нечего сказать нам? — спросил Сартори.