Роковые мечты - страница 20

Следя за тем, как Эдвард выводит пером на листе бумаги каракули, я вспомнила горящую свечу, бегущие по листку бумаги строчки и среди них два слова «моя милая». Меня мало волновало то место, где говорилось о богатстве деда, но я была бы очень рада узнать, кто эта женщина.

Потом я вспомнила, как я гордилась тем, что родилась с королевой в один и тот же день, и мне стало невыносимо грустно от того, что я придавала такое огромное значение совершенно случайному факту. Впрочем, не будь у меня этой иллюзии, мне вряд ли удалось бы вынести скуку жизни в замке Кардуфф. Теперь я должна была жить без иллюзий и ждать, когда деду заблагорассудится найти мне мужа.

— Не могу больше! — завопил вдруг Эдвард и, размахнувшись, бросил перо в стену перед собой. Он опустил низко голову, и я заметила, что из правого уголка рта у него течет слюна. Я погладила его по голове.

— Отдохни, Эдвард. Сейчас Питерс принесет тебе чашку горячего шоколада, а потом ты поиграешь в солдатики, хорошо?

У него вдруг затряслись руки, и я поняла, что надо бежать за Питерсом. Когда мы вернулись, он уже катался по полу и кричал. После отъезда Александра О'Коннелла припадки повторялись все чаще и становились все более продолжительными, но сэр Генри наотрез отказывался пригласить доктора Бэнкхёрста.

Мы с трудом уложили его в постель, и я, дрожа всем телом, опять вернулась в классную комнату. Подойдя к окну, я вдруг почувствовала, как хрустнуло перо под моей ногой.

Я стояла у окна и думала: дед, возможно, радуется тому, что такая грешница, как я, должна ухаживать за слабоумным молодым человеком и выполнять все его желания. Может быть, в его намерения входит свести и меня с ума. Нет, только не это! Надо будет серьезно поговорить с сэром Генри — ведь он стал ко мне очень хорошо относиться — и попросить его, чтобы Эдвард находился под постоянным наблюдением врачей. Как жаль, что я не могу это сделать уже сегодня: сэр Генри уехал по своим делам в Лондон.

Тянулись один за другим безрадостные дни. Встав с постели и одевшись, я должна была напрячь всю свою волю, чтобы спокойно выслушивать язвительные замечания, грубые приказания и терпеливо сносить постоянный гнет. Как ни странно, это помогало мне держаться днем.

Но как же невыносимы были для меня ночи! Я часами лежала, глядя в темноту, и слезы текли по моим щекам, когда передо мной вставали картины моего счастья и моих мучений. И душой и телом стремилась я к своему любимому, который был для меня безвозвратно потерян. Зажили нанесенные плетью раны, но та, что была нанесена в самое сердце, кровоточила, — тот, кто мог ее залечить, был очень далеко. Оставалось только ждать, когда время сотрет в моей памяти его черты, его чудный голос, его темно-синие, как небо в грозу, глаза.

Но вот наступало утро. Я вставала с постели и сейчас же чувствовала прилив тошноты. Поборов его, я одевалась, кое-как заплетала косу и уже собиралась идти по своим делам, как вдруг чувствовала, что меня снова тошнит, и едва успевала добежать до таза. Другим симптомом моей, как я думала, болезни были моменты, когда я ни с того ни с сего начинала обливаться потом.

Я была настолько наивной, что мне и в голову не приходило поискать истинную причину моей «болезни». И вот однажды утром я неожиданно вспомнила о работавшей на кухне молоденькой посудомойке Бесси, которая забеременела от одного из помощников конюха. Ее тоже ужасно тошнило, и я помню, как Брэдшоу говорила, что это Бог наказывает ее, потому что она совершила ужасный грех.

Я вдруг поняла, что жду ребенка. Ребенка от Александра О'Коннелла. От кого же еще? И что будет, если об этом узнает мой дед, лорд Уильям?

В это утро я ясно осознала, что мне надо скрывать мою беременность решительно от всех, как от господ, так и от слуг. Ведь о том, что со мной случилось, знала каждая поломойка, и догадайся кто-нибудь из слуг, сплетня скоро дошла бы до ушей деда, потому что слуги любят сплетничать о своих господах.

Меня, как всегда, стошнило, и я, открыв окно — на улице шел проливной дождь, — выплеснула содержимое таза на траву перед домом. За завтраком я выпила чашку чая и съела кусок сладкого пирога — такое сочетание нравилось моему желудку, и он вел себя вполне пристойно. Потом мне надо было идти к бабушке, которая не вышла сегодня к завтраку.