Роман одного открытия - страница 40

Радионов был польщен проявленным к нему доверием. Он почувствовал непоколебимую готовность всеми силами помочь, хотя решительно не понимал чем.

Вдруг он вспомнил о Ноне, жене Белинова. Странное чувство охватило его. Он встал во весь свой рост, улыбнулся со странным блеском в глазах и твердо сказал:

— Все принимаю. Все перенесу. Вижу, что я должен перемениться, как змея сменить кожу. Только об одном, — промолвил он хриплым голосом, слегка переменившись в лице и иронически усмехаясь, — не будем говорить: о женитьбе. Это действительно преждевременно.

— Ого, — расхохотался Асен Белинов, — вот вы и попались, — но я не буду пытаться вырвать у вас признания по такому интимному вопросу. Уважаю вашу тайну.

Радионов видимо разозлился:

— Нельзя избежать разговора об этом! — неожиданно для самого себя, выпалил он и сейчас же смутился внезапности своего заявления.

И Радионов, поддаваясь желанию избежать дальнейших объяснений, протянул руку и отправился к выходу. Белинов проводил его до площадки лестницы.

— Радионов, — проговорил он тихо, положив руку на плечо молодому человеку, — ты мне нужен, позволь мне говорить тебе «ты», приходи всегда, когда будешь приезжать в столицу.

Радионов как-то особенно взглянул на Белинова и тень пробежала по его лицу. Но он сейчас же поднял голову, пристально взглянул на молодого ученого, снова крепко, сердечно пожал его руку и сказал с глубоким чувством, словно произнеся присягу:

— Буду приходить. Авось наш сговор послужит к добру для обоих нас.

— Чудесный парень, — тихо и задумчиво промолвил Асен Белинов, медленно закрывая дверь своей квартиры за лесничим.

«Я чувствую, что для меня наступает самое тяжелое испытание, — напряженно думал Радионов, спускаясь по лестнице от Белинова. — Нужно взять себя в железные руки. Назревают события, которые потребуют от меня полного самообладания. Я не позволю малейшей тени упасть на этих чистых людей, которых полюбил чертовски мучительной любовью».

— Я должен тебя сохранить, — пробормотал он вполголоса, — я должен тебя запечатлеть в моем сердце, как святую тайну… Забыть тебя — не в моих силах… Обладать тобой — мне не суждено… Вот почему жизнь кует меня из железа и камня — уготовила мне тяжкую участь…

«А я останусь диким и среди людей», — иронически усмехнулся Радионов. И несознательно, сжав пальцы в кулак и стиснув челюсти, он быстро вскочил на подножку проходившего трамвая.

Ивар Гольдман любил отдыхать после напряженной работы в небольшом кабинете, предназначенном для секретных визитов. Этот кабинет был расположен на задах главной конторы в большой промышленной палате, представлявшей собой целый город. Отдельная подъемная машина в левом крыле палаты поднимала в контору «Гольдман и К°», лтд. Подъемник бесшумно останавливался, только красный глазок показывал этаж. Лакей в ливрее с галунами, тщательно выбритый и сизый как цирковой артист, с холодным, равнодушным лицом, открывал дверь.

Нужно было пройти через широкий вестибюль, покрытый дубовым паркетом, со стенами и колоннами, облицованными мрамором с розовыми жилками, со скрытым освещением, проливавшим молочный свет на стены и лепные потолки. Несколько кожаных диванов, кресел, курительных столиков и кадок с декоративными растениями, несколько ковров ярких цветов, ниши с мраморными бюстами — очевидно главных акционеров — и большой мраморный циферблат с позолоченными стрелками стенных часов над большим порталом, который вел в лабиринт контор, составляли комфортабельную обстановку помещения. Боковая дверь направо вела в узкий коридор со стенами опалового цвета и скрытым лучистым освещением с четырех углов потолка. В глубине коридора тяжелые двери из темного дуба вели в кабинет важного акционера.

Ивар Гольдман отдыхал! Он совсем исчез, свернувшись как маленькая обезьянка на огромном диване, обитом черной кожей.

Стены кабинета были покрыты старинными гобеленами с вытканными на них экзотическими птицами, цветами и плодами. Единственное окно было завешено тяжелыми шторами. На полу лежал толстый персидский ковер. Массивные двери были также обиты толстой черной кожей. С расписного потолка, на котором были изображены двенадцать знаков зодиака, спускалась огромная хрустальная люстра.