Роман одного открытия - страница 60

Нона Белинова слегка повела крутыми плечами, очевидно, она старалась понять, о чем идет речь. Историк, глядя на нее, виновато улыбнулся, коснулся рукой рта, как бы сплевывая застрявший там табак, колеблясь, стоит ли продолжать… Он вновь заговорил уже совсем едва слышно. Может быть ему неловко было высказывать подобные мысли в этой среде.

— Новая философия истории в сущности коренится в мировоззрении… Как в истории народов? — по мере того, как он говорил, голос его крепнул и речь текла плавно. — В вековой борьбе, страданиях, народы, их самый низший и самый многочисленный слой — крестьяне в муках рождали великие идеи. Так было во времена римской империи — волнения рабов и плебеев в обширных римских провинциях породили христианство. Недовольство крестьян в Италии создало Кампанеллу, Савонаролу, в Германии — Мюнцера, в Англии — Томаса Мора, в Чехии — Яна Гуса, протопопа Аввакума и Радищева — в России. Пугачев, революционные демократы… У нас сельские мятежники создали богомильство, Ивайло, Момчила… Восстания рабов, крестьянские волнения, бунты, сельские войны, позже рабочее движение… В глубинах народной нищеты растет мечта о лучшей жизни, эта мечта выливается в идеях, фантазиях, утопиях… В некоторых случаях и физиологическая химия может иметь перевес, как в другие времена механика, физика, неорганическая химия. В данном случае у Белинова научная идея дана как биохимическое изобретение, которое может иметь значение и сейчас, но как общественная идея оно предвидит будущее… Разве эта идея не является порождением нашей отсталости, мук наших крестьян рабов? Она заставляет нас думать не только о развитии науки и культуры, но и — что особенно важно — о развитии общества. Так, не желая вас смущать, — тихо улыбнулся историк, снова взглянул на Нону Белинову, — в идее утопина содержится основное зерно перемен — революционное. Но даже при революционном перевороте и после него, чтобы он был успешным, нужно усвоить положительный капитал прошлого. Это ново в нашем понятии о революции! Раньше крестьяне разрушали феодальные замки, дворцы, уничтожали интеллигенцию, жгли фермы, имения; позже бастующие рабочие портили машины… Так, на гладком месте, голыми руками хотели создавать новый мир. Огромные богатства накоплены человеческим умом, человеческими руками!.. Этот капитал не заключен в какой-нибудь одной системе, в каком-нибудь обществе, народе — он во всех временах и повсюду… Но есть еще большее сокровище, — в темных зеленоватых глазах историка вдруг загорелись огоньки. — Это живой опыт народа, особенно близкого к земле — крестьян, выращивающих хлеб. Без этого неоценимого опыта нельзя одного шага с успехом сделать в истории… Это старые истины, известные — снова улыбнулся он. — Но временами их надо напоминать тем, от кого зависит иногда судьба людей… Вот тут-то и есть смычка между здоровым, народным, традиционно-сельским началом, если хотите, с новым, революционно-творческим… Мне кажется, что к этому синтезу нас приводит утопин. Хотя такая мысль приходит как логический вывод, не выраженный в предпосылках идеи Белинова. Пусть Белинов выскажется в дружеском кругу…

— Что же я могу вам сказать?.. — задумчиво заговорил Белинов. — Я был охвачен одним желанием в жизни — увидеть наш народ, погрязший в темноте векового рабства, униженный и оскорбленный, выпрямляющим свою могучую спину и дающим миру чудесный свет, который мы, его дети, смутно ощущаем вытекающим из его сердца. Века страданий не угасили этого света… Если мой утопин хотя бы каплю будет этому содействовать, моя задача будет исполнена.

Белинов потемневшими глазами посмотрел на своих друзей, печально улыбнулся жене, которая с тревогой глядела на него, и тихим голосом добавил:

— А кто его знает, достаточна ли эта жертва? Может быть и тут зерно должно погибнуть, чтобы дать плод. Никто не знает какие требования ему предъявит жизнь. Но, — глаза Белинова загорелись, — я хотел бы сказать вам то, в чем все больше и больше убеждаюсь. Радионов, о тебе идет речь… Вы чувствуете как он выламывает из какой-то жилы самородки? Вы чувствуете этот абсолютизм, эти глубокие искания идеального, которые его волнуют? Вы чувствуете волнение, идущее со дна его души? Уж не попала ли огненная капля утопина в его кровь? Он об этом намекает, хотя и насмехаясь сам над собой… Может быть еще очень слабая, чтобы расшевелить как нужно, но она уже выделяет загадочные зарницы, из которых рождается дарование… Поэт? Почему нет — при таких глубоких корнях в природе и народе, какими связан Радионов… Твое определение, — обернулся Белинов к историку, — во многих отношениях верно. Дюлгеров волнующаяся артистическая душа, впитавшая в себя культуру запада, но с сохранившимися корнями в нашей жизни и уже с отрицанием, происходящим от более старой крови… Радионов суров, почти враждебен, может быть душа нашего самобытного крестьянина, нашего мужественного сельского народа восстает против того, что идет извне, от цивилизации…