Роман тайн «Доктор Живаго» - страница 12
Оказалось, правда, что пожелавший брататься не имеет в виду Извлекунова. Извлекунов оглянулся и будто заглянул в зеркало-его-свет: рядом сидел такой же, как он, глазастик, в смятенных чувствах, захваченный немотой.
Извлекунов, с которым уже поцеловались, обвел взором стол.
Вокруг, теснясь по двое на одном стуле, сидели пары ошеломленных близнецов; особенно неприятным оказалось раздвоение Оранской, ибо ее экстатические вопли удвоились.
– О, – кричали-орали одинаковые оранские дамы, воздевая руки к люстре. – О, я вижу Тебя.
Кого именно им повезло созерцать, никто до конца не понял. И постарался не расспрашивать, дабы не узнать и не хватить лишнего.
Что до Артура Амбигууса-отца, то ему по старой привычке показалось, будто у него заурядно и спьяну двоится в глазах. Он взялся их протирать и понял, что дело неладно, лишь ощутив такие же толчки локтями от своего дубликата. Тот тоже натирал себе глазные яблоки до спелой красноты. Покуда все эти события разворачивались во времени да пространстве, за окном что-то дрогнуло, знаменуя приближение утра.
9. После бала
Дверь, ведшая – вернее, преграждавшая путь – в спальню, распахнулась, и на пороге возникли счастливые Крышин и Ключевой. Они были похожи друг на друга и без напитка; высокие, пышущие здоровьем блондины. Оба нехорошо выспались.
Приумножение общества им стало заметно не сразу.
– А вы все сидите! – поразился Крышин. – А нас вот сморило. Знаете, бывает так: пашешь, пашешь…
– Да всем тут известно, как и что вы пашете, и что за борона, – раздраженно бросил Артур Амбигуус, но вот который из двоих, осталось загадкой. – Уже старые кони, а все в борозду норовите, чтоб не портилась. Не заросла бурьяном?
Одна из Оранских сорвалась с места, бросилась в коридор одеваться, но ее силой вернули назад.
– Сиди себе тихо, – приказал Гастрыч: похоже было, что первичный. Второй тем временем увлекся брудершафтом с вторичным окулистом.
– Вообще никто отсюда не выйдет, – распорядился сосед.
Анюта Амбигуус взялась за сердце, ей сделалось дурно. Вторая Анюта побежала к аптечке за валидолом и нашатырем. И, возвращаясь, растаяла на полпути: коробочка с лекарствами грохнулась на пол, и ртутный шарик, выпавший из градусника, уже куда-то весело покатился, как матросское яблочко.
Извлекунов открыл, что от него отвязались.
Сосед Амбигууса пропал, будто и не являлся.
Пустота, обернувшаяся было вторым Гастрычем, лезла с поцелуями к пустоте, недавно бывшей вторым Извлекуновым.
Оранская потеряла сознание, оставшись в своем исходном одиночестве. Во всяком случае, именно это она попыталась изобразить.
Крышин и Ключевой продолжали стоять, не понимая происходящего.
– Что-то случилось? – осторожно спросил Ключевой. – Куда это разбежались гости? Или у нас мельтешит в глазах?
– По домам разошлись, – скучающим тоном отозвался Гастрыч, похотливо рассматривая Анюту в упор: та пробуждалась к жизни безо всяких лекарств. – Приглючилось.
«Добрая баба», – соображал про себя Гастрыч, одновременно, взяв под руку и выводя в подсознание Оранскую.
Извлекунов заглянул себе в чашку, где увидел кольцо розоватого осадка. Наползли воспоминания младенчества: розовое пластмассовое кольцо, которое ему совали грызть, как собаке.
– Зима недолго злится, – молвил он неуверенно и не к месту. – Весна в окно стучится… и гонит… со двора….
На этих словах у него заклацали зубы, которые он некогда мечтал извлекать. Может быть, с самого детства, у приятелей по песочнице, имея готовый набор своих и считая, что тем – не положено.
В следующий миг все оглядывались и осторожно пощипывали друг друга: не задержался ли здесь кто потусторонний? Не призрак ли рядышком ковыряет в зубах?
Нет, все были самые обыкновенные: не выспавшиеся, пылавшие перегаром, с декоктом в оранжевой кастрюле, из которой торчала длинная разливательная ложка.
– А по-моему, все на месте, – засомневался Крышин и пригладил клок волос, отлежавшийся на подушке и теперь непристойно вставший. В черепе неприятно кольнуло. – Колбасно-сосудистой врачихи нет, педиатров нет, а остальные сидят. Но тут же только что галдела пропасть народу…