Российскою землей рождённый - страница 4
Но Михайло не испугался страшных слов. Как в детстве — россказней про петушью морду. Ему только еще больше захотелось в море. Что там?
…И вот уже далеко позади остался город Архангельск с шумной пристанью и Гостиным двором, будто под землю ушел. А вокруг только вода и вода… Волны непрерывно показывают белые гребни. Чайки качаются на валах, а то вдруг, поймав рыбу, с резким криком улетают невесть куда.
— Ну как, сынок, не боязно? — спрашивает Василий Дорофеевич.
— Боязно? — удивляется Михайло. — Вон монах в Архангельске про червя неусыпного и скрежет зубовный баял. Может, кому и боязно. Да то, поди, сказки…
— Э, сынок, не спеши! Всего повидаешь. И падунов, и ошкуев.
— Чего же льдин-падунов страшиться? Сколько идет их по Курополке с вешним таяньем! А ошкуй — так ведь то мишка белый!
Отец невольно улыбнулся, но промолчал, только поглядел как-то загадочно.
На восьмой день качка усилилась. Свинцовое небо совсем низко нависло над головами. Порывистый ветер пронизывал до костей. Исчезли птицы. И только изредка с жалобным криком пролетала одна, белой молнией перечеркивая мглу. Но вот пропала и она. Непроглядная тьма заволокла все. Куда путь править?
Опытный кормщик Василий Дорофеевич крепко держит руль и ведет корабль по хорошо знакомой ему дороге. Михайло побледнел. Он вцепился в борт, ему и страшно, и плохо, но виду не подает.
А потом пошел проливной дождь. Море вспенилось, словно закипело горячими ключами. Волны невиданной величины опрокидывались на палубу, смывая все, что люди позабыли убрать. Все спустились вниз. Кораблем никто не управлял. Море глухо ворчало и будто впрямь скрежетало зубами. Брательники творили молитвы перед образом морскому заступнику — Николе Можайскому. Самый старый, стоя на коленях, тихо пел отходную.
Василий Дорофеевич улыбался сыну, гладя его по голове, и приговаривал:
— Ничего, сынок. Выдюжим! Буря-то напоследок бесится. А утром дорогу снова найдем!
К утру море, вправду, успокоилось. И вдруг воды озарились могучими потоками непрерывно струящегося голубого света. Невиданной хрустальной красотой засияло все вокруг.
Михайло знал: это северное сияние. Но откуда берутся эти бесконечные трепещущие лучи? Какая могучая сила управляет ими?
— Божие произволение, сынок, божие произволение, — ответил Василий Дорофеевич, снимая шапку и крестясь.
На четырнадцатые сутки (дни отмечали зарубками) из густого непроглядного марева возникла вдруг ледяная гора-падун. Словно огромный мертвый город с пустыми снежными церквами и башнями, шумя и свистя, проходила она стороной.
— Зацепиться за нее не дай бог — уволочет неведомо куда, — говорил отец, провожая льдину глазами. — Сколько раз уж на таких вот падунах находили тела замерзшие. А то и вовсе остовы человеческие — иногда поселяется там голодный ошкуй. Вот тебе и мишка косолапый!
— Что ж, и спасенья нет от падуна? — спрашивал Михайло.
— Смелый да умелый нигде не пропадет. Знай, не зевай. Услышишь словно бы треск, как от дров в печи, — значит, падун приближается. Это льды от лучей тают. Вот и сторонись.
Четыре недели продолжалось плавание. Было всякое: бури и падуны, и полное безветрие, когда бессильно обвисают паруса и мертвое море качает корабль на одном месте, как кленовый ковшик в корыте. Тогда брательники дружно принимались за весла.
Видели вдали кита — темную полосу и огромную струю над ней. А однажды поймали в сети смешную рыбу — морского петуха — и подарили Михайле. Мальчик схватил рыбину за жабры и рассмеялся: может, это и есть та самая петушья морда?
Утром следующего дня на горизонте, словно вырастая из моря, показались серебристые чешуйчатые главки Воскресенского собора в Коле. Все обрадовались, начали обниматься и поздравлять друг друга со счастливым плаванием.
В гарнизоне Кольского острога прогостили с месяц. Теплым летним днем, когда земля пестрела цветами в буйно разросшихся травах, налегке отправились обратно.
Вернувшись из первого плавания, Михайло зашел к куроостровскому книгочию Ивану Шубному и попросил выучить его грамоте. В мешочке позвякивали тяжелые медные пятаки — отец денег не пожалел. Шубной согласился. За грамоту засели в тот же день.