Российскою землей рождённый - страница 3

— А потому, сынок, не живут тут люди, что земли эти, не в пример нашей, островной, неудобны. Почва-то у нас мягче, плодородней. Помнишь, как Прохор убивался, когда в ледоход вода снесла овины да амбары? А бог-то, вишь, все к лучшему делает. Большая вода нас и спасает. Пожни у нас травянистые — трава в рост человеческий, скот всегда сыт, земля для пашни угодна, а на огородах всякая овощь обильно произрастает… Опять же рыба ловится богато. Она ведь заходит в наши двинские рукава икру метать, а здесь, где течение быстрое, плодиться не любит — беспокойно ей. Потому у нас и народ гуще селится. Тут на берегу еще кое-где деревушки встречаются, а отойди ты отсюда версты за три… Кто же там жить будет вдали от ловли? И ветра нее выдувают, и морозы прошибают; место открытое, а у нас — меж домов, меж горок и увалов — и посев редко когда утренник побивает…

Мерно течет, убаюкивая, рассудительная речь отца, навевает дрему. Василий Дорофеевич бережно переносит уснувшего сына на корму, кладет на мягкую ветошь.

Архангельск удивил Михайлу величиной, многолюдством и гамом. Ничего подобного не видал он ни у себя на Куроострове, ни даже в Холмогорах — большом торговом селе, где бывал уже не раз. Долго плыли мимо городских слобод, мимо изб, то сбившихся в кучу, то разбежавшихся, чтобы уступить место церквушке, мельнице или просто большому богатому дому. Великое множество судов и суденышек шныряло у пристани. На плотах разноголосо ревел скот. Бесконечно тянулись вереницы срубленного леса.

Среди сойм, карбасов[5], гукоров по крестам на мачтах Михайло узнал монастырские Соловецкие лодьи, красивые и стремительные, заходившие иногда по Курополке на Куроостров. На «Архангела Михаила» никто и внимания не обращал, а он казался мальчику таким большим и красивым!

Но почему здесь такое множество судов и куда ушли с них люди?

— А это что? — спросил вместо ответа Василий Дорофеевич и указал на длинное двухэтажное каменное здание с глухими суровыми башнями, непохожими на церковные колокольни. — Не знаешь? То-то! Это, брат, Гостиный двор, всему Архангельску голова. Вишь, какая голова могучая. Подойдем поближе — увидишь, куда людишки с кораблей подевались.

И правда, когда подплывали к большим помостам против входа в Гостиный двор, то увидели на них небывалую толчею и суету. На один помост товары с судов выгружали, а с другого погружали. Мешки, бочки, сундуки тащили в открытые ворота двора. Кто волок кули на себе, кто грузил на подводы. Смех, брань, ржанье коней, пение подвыпивших рыбаков — все сливалось в разноголосый шум.

— Вот и нам нужно выбрать местечко у этих посудин, — сказал Василий Дорофеевич и, лавируя между судов, стал искусно подстраиваться к одной из барж.

Он окликнул перевозчика, шнырявшего среди лодок, и тот доставил их на берег.

В Гостином дворе отец получил товар, который подрядился доставить на Кольский острог, — увесистые мешки ржи. Весь остаток дня он с Михайлой и брательниками перетаскивал их на «Чайку». Заночевали у какого-то знакомца.

Утром, пока отец спал, Михайло вышел на улицу. У дома на скамье сидел монах и говорил обступившим его прохожим:

— И прошел я всю Русь святую из края в край. Дал бог дойти и до благословенного града Киева, где мощи угодников почиют. Побывал и в Москве белокаменной, и в царственном граде Петра. И скажу я вам, мужики, нет нигде такого богатства, как у вас в Архангельске. Эва, товару-то сколько!

Монах указал на медленно проплывающую мимо баржу, заваленную какой-то кладью. Зорко оглядел слушавших его и продолжал:

— Все есть у вас, православные, а вот нищих не видать… Все потому, что бог за щедроты вам воздает. Не обидьте и меня, пастыря[6] вашего. Пожертвуйте, братья, на храм господень, что воздвигается в селе Никольском.

И поставил большую железную кружку.

Кто, почесавшись, дал грош, кто — два, и все начали расходиться. Один Михайло остался на скамье.

Какой-то старичок обернулся напоследок и подмигнул ему:

— А, поди, узнай, на храм он собирает или себе под рясу пихает!

Монах разозлился.

— Пока им байки рассказываешь, все, как один, слушают, а как на божий храм жертвовать попросишь, будто ветром сдувает. Да еще и оговаривают! И куда мошну набивают, все одно на тот свет не унесут? Эх-хе-хе, грехи наши тяжкие! — Монах зевнул и перекрестил рот, словно крошки в него кинул. — Креста на ваших людишках нет. Потому и гибнут на море-окияне… Мало им земли — ишь, окиян подавай!.. Слыхал ли ты, отрок, — строго сказал он, повернувшись вдруг к Михайле, — что сказано у Василия, епископа Новгородского?.. «Там червь неусыпный и скрежет зубовный…»