Роза Галилеи - страница 49
— Да верю я, верю, любовь моя! Я как увидела тебя в первый раз, так сразу все запланировала: вот, думаю, наконец-то я нашла, кто будет мыть мою посуду!
Он расхохотался и продолжал слушаться своего наития. Королеву ее съел, а деревянную фигурку машинально сунул в карман. Скоро его пешка сумела дойти до края, превратилась в нового ферзя, и он впервые сумел поставить Бабушке мат. Долгожданная победа обрадовала так сильно, будто он не рассеянную старушку одолел, а всех своих неисчислимых врагов. Мальчик неприкрыто ликовал:
— А здорово я вас разгромил, да? Даже сам не знаю, как это у меня получилось!
Они смеялись и дурачились, и вдруг он почувствовал, что все, больше тянуть невозможно, настала пора покинуть этот дом и двигаться дальше, к другим людям. Радость мгновенно испарилась. Он боялся тяжелого прощания, поэтому не признался, что уйдет на рассвете, но Бабушка словно догадалась — тоже погрустнела, притянула его к себе, поцеловала в макушку.
Мальчик лег, не раздеваясь. Заснуть долго мешали тяжелая мерная капель по жести, далекий гудок поезда, шорохи старого дома.
В предрассветный час мансарду затряс оглушительный грохот, истошные крики «Полиция! Открывайте!». Мальчик вскочил с дивана, и, не размышляя, отдался спасительному инстинкту, который понес его к черному ходу. Успел услышать, как рухнула входная дверь, донесся топот сапог, жалкий Бабушкин вскрик, выстрелы. Холодная волна ужаса затопила мозг, но ноги сами несли, руки машинально распахнули и прикрыли за собой тайную дверцу, тело скользнуло наружу. Перепрыгивая с крыши на крышу, он стремительно удалялся от приютившего его крова.
Успел ли прочитать ей достаточно? Стала ли она Книжником? Теперь никогда не узнает.
Задержался, только когда поскользнулся, упал, и что-то больно кольнуло в бедро. Из кармана выпала и покатилась по скату черная королева. На секунду потерял равновесие, в глазах потемнело, и голова пошла кругом. Неужели он снова придет в себя на вонючем топчане барака?! Но нет. Он был здесь, высоко над городом, свежий ветер обдувал его, он был свободен. Чудо самопожертвования, доброты и щедрости случилось: королева принесла себя в жертву ради пешки, и пешка не имела права растратить понапрасну этот дар.
Над острыми крышами вставала заря. В окошках загорались огоньки, в домах просыпались, вставали люди. Он будет прилежным и добросовестным Хранителем, он будет неустанно зажигать фонарики знания и дарить доверенный ему свет каждому, кому он нужен, кто готов нести его дальше. От множества светочей станет светло, и когда-нибудь мальчик дойдет до края поля. Там из Книжника он снова станет просто человеком. Взамен бессмысленных цифр возьмет себя настоящее имя, то, которым звала его Бабушка, пусть оно и девчачье: Любовь.
Сионские ворота
На диване своем искала я себя и не нашла
Юность моя в граде Иерусалиме прошла в райском ничегонеделании на диване. Диван тот достался мне и ушел от меня неправедными путями. Пора поведать это родовое предание, полное библейского смысла.
Что делает отец большого иерусалимского семейства, когда Господь наконец-то благословляет его сионистскую издательскую деятельность на благо диаспоры покровительством американских спонсоров? С размахом царя Соломона, построившего Храм, приобрел мой отец для моего младшего брата раскладной шедевр мебельной промышленности. Не для самого младшего из моих младших братьев, имя которому Йонатан, и не для самого старшего из них, коего нарекли Давид, а для среднего из моих братьев, которому дано было имя Том от рождения его.
В общей же сложности оказался папа-патриарх благословен пятью чадами. Но как благословен? Не совсем благословен. Скорее, проклят. Проклят отцом своим, дедушкой моим, еще в юности дней своих. Когда стал непокорный отрок слишком дерзким и неподатливым для традиционных, действенных способов отеческого внушения, возопил мой дед в педагогическом бессилии:
— Я тебе, Фелька, гад, паразит, зла в жизни не желаю! — И, услышав такое, удивленный Господь прислушался. — Я тебе только желаю, чтобы у тебя было пятеро таких, как ты, фарнбренд золст ду верн!