Рожденные сфинксами - страница 8

стр.

о, Мария?!..

Эти руки такие горькие…

А кликуши идут городом…

А кликуши идут городом…



* * *


Вином поили сфинксов мы с ладоней…

И потому, цыганка, бесполезно

Гадать поэтам нынче по руке.

Зато друг друга мы узнаем сразу –

Лишь на руке

                      одной улыбкой сфинкса

вдруг изогнется линия судьбы.



* * *


И счастливо-насмешливым взглядом

Расщепляешь ты невзначай

И Музыку, и цвет, и атом,

И мгновение…

                          И прощай


Неземное почти коварство

И очей твоих и речей.

И помазанная на царство

Всех страстей наших злая чернь.


Что глумится, склоняясь мерзко,

Кровь у царского льет крыльца.

Ну, а кожа кентавра Несса

Нарастает все на певца.


Нам в нее завернуться сладко,

Как в последнюю страсть и честь.

Мы таким здесь дышали ядом,

Что смешна нам любая месть.


Нам, как ласка, любая кара,

И спасенье – любой прицел.

Потому-то и свет пожара

На твоем молодом лице.


Потому так насмешлив мудро

Губ изгиб и бровей излом.

Что вздыхаешь, мой брат, как будто

Небо держишь ты под ребром?


Нестерпимая жалость! Больше

Ни о чем не жалею! Ведь

Быть избранником надо Божьим,

Чтобы в этом огне гореть.




* * *


А ты выходишь из воды,

Смуглее глиняных осколков,

Острее взорванной звезды…

Волну стремительную скомкав

И свет ладонью отведя,

Из своего же отраженья

Растешь, движеньями ветвясь,

И усмехаясь…

                       Но ведь я

Смотрю каким-то странным зреньем,

Как ты выходишь из воды…

Как будто бы с античной вазы

Рисунок сходит на листы

И переходит в сгусток плазмы.

И развивается, спеша,

Как поцелуй, темно и влажно…

И вот уже его душа…

И вот уже твоя душа…

И ей томительно и страшно

Смотреть с надмирной высоты

На груду глиняных осколков…

А ты выходишь из воды

Летейской словно…



* * *


Ну, что с того, что вспять трава растет,

Что птица возвращается в яйцо…

И сердцевину света – тайный плод –

Мне мудрый змий неслышно подает…

И вот изгнанье… И глоток вина…

И вкус металла яблочный во рту.

И горы, где полночная весна

Течет и серебрится, словно ртуть.

И тишина… И шепот до зари:

О. только не смотри так, не смотри!

Как будто бы целуешь изнутри

Меня ты взглядом…

                               взглядом…

…ядом…

               …адом…




* * *


По этой траве, освещенной закатом,

Растущей без корня, забывшей о нем,

Текущей воронкой в расщепленный атом

И там обретающей детский объем.


По этой траве запредельного ритма,

Которой дороги к звезде заросли,

Траве поколенья последнего Рима,

Траве незабвенья забытой земли…

…по этой траве мы пришли…

и ушли…




* * *


Мы загнали это дерево,

мы загнали его…

Мы загнали это дерево

в линии наших ладоней,

в синие ветви вен…

Мы загнали его!

Но оно все бежит…

И горбуны

                 собирают плоды

у себя за спиной.

Поэтому трудно

смотреть на дорогу,

где бежит это дерево,

где оно проломило нам ребра

и…

       исчезло…

И никак не унять

сквозняк в груди

и бег на коленях

вслед за деревом жизни.

Мы загнали его,

мы загнали его,

загнали…



ВРАТА ЗАКАТА


Врата заката,

                     растворенные,

                                            как рана.

Кровь остановлена,

                               и видно далеко –

до сердца самого…

                               И так темнеет рано.

И путник во врата закатные влеком.


Он больше не клянет свою судьбину злую.

Заглатывает змей себя всего с хвоста.

Выходят огненные твари и целуют

в глаза бродягу, в сердце и уста.


По сердцу, по глазам бедняк рукой проводит,

и сам не узнает родимые места,

и вглубь идет,

                        пока на небосводе

заглатывает змей себя всего с хвоста.


Витая в облаках

                          и огненной короной

спускаясь на чело избранника тайком,

змей втягивает путника воронкой…

А путника во врата закатные влеком…


Он так легко несет свою судьбу и ношу.

Он видит пред собой нездешние поля.

И трижды змей-венец на нем меняет кожу,

Изнанку и лицо,

                         сужаясь до нуля.


И давит на виски –

                             и все стремится в точку,

в которой загорится первая звезда.

А путник все идет.

                             Он плачет в одиночку…

Что может он понять,

                                 что может наверстать


за этот шаг один в закат завороженный.

За здравье тут поют,

                                а там - за упокой…