Рожденные сфинксами - страница 9
Змей заглотил себя –
и мир новорожденный
слепит глаза огнем…
И видно глубоко -
до сердца самого…
ЗАКАТ В СТЕПИ
Я видела свой рай – не оттого ли
мне голову склонить на свете негде…
Я грезила всю жизнь об этой воле –
о воле плача и о воле смерти.
Я знала, что не луч и не свеча я…
Но, Господи, могла ли я помыслить,
что тот закат, из сердца кровь качая,
поднимет и меня до этой выси.
Что вся я потянусь в едином жесте
народами и тварями земными…
Что вся я,
состоящая из шествий
в иное –
на земле стою и ныне.
И так же в детстве я средь ясных зарев
стояла на краю земли -
и часто
в глаза мои шли огненные твари,
как в растворенные врата иного царства.
И шествия в душе встречались, если
я плакала от счастья в чистом поле…
Я грезила всю жизнь об этой воле –
о воле плача и о воле песни.
Но только в детстве мне всего хватало,
и ни на что не налагалось вето.
Я только в детстве что-то понимала,
что берегло меня от воли этой.
* * *
Проснуться бы нам влюбленными
Под дедовскими иконами,
Где ласточек гнезда скромные,
Как ангелов веки темные,
Нависли у нас над окнами.
И пусть бы ресницы вздрогнули –
То крылья мои стрижиные!..
То косы мои острижены!..
И в хижине этой жили мы,
И счастливы были трижды мы!
И мы просыпались мудрыми,
Явление света празднуя
Одним поцелуем утренним.
А поле в зарю ненастную
И ангельскими, и лисьими
Дышало следами райскими.
И эту весну приблизили
Рассветами мы февральскими.
А может, и кару судную –
Грехи-то уж были ясно чьи!..
И нас на суде, я думаю,
Простили бы эти ласточки.
Укрыли бы взмахом ласковым
От судных огней, от факелов…
Над окнами – гнезда ласточек,
Как темные веки ангелов.
А мы – только взоры ясные,
Размытые слезной влагою.
А мы на века…
Но ежели
Не станет меня –
наверное
То ангелы веки смежили
На миг, что продлился эрами….
Ну, вот и очнулись, вздрогнули –
И гнезда опять над окнами…
И снова глазами серыми
Смотрю я, в тебя влюбленными.
ПОЖАР В СТЕПИ
Ну, милый…
Ну, если я что говорю –
То лишь тишину волчью…
Так шорохи конь вдыхает в ноздрю,
Так в черный проем ночью
Сознанье плывет…
И дым вдоль реки
Крадется искрящей тварью.
И к звездам ползут полевые зверьки,
И норы полны гарью.
И вот уж монашенкой степь лежит.
Не схимой черна – кровью
Обугленных трав, ручьевых ложбин –
Вся степь моего безмолвья.
И правда, и кривда, и добрая весть
Горят во степи… -
и разве
На праведном свете равнины есть
Родимее, чем безгласье?!
Но милый…
Уж если я что говорю –
То лишь тишину божью.
Когда полыхает вся степь на корню,
То в ней и не пахнет ложью.
* * *
В извилины холста
закованное тело…
Меж нитями – просвет
и космос…
потому
Летела столько лет –
и только ткань редела.
И вспыхнула звезда –
и не было предела
Меж нитями холста
полету моему.
И тела моего бездомный смуглый пламень
Веками полыхал в беленом полотне
Коленей и локтей нагими письменами.
И что-то было в нем превыше многих знаний,
Но было то никем не понято вполне.
В трех соснах ли блуждать,
иль путаницей ниток
Пространство распускать –
на то не наша власть…
Меж строчками просвет –
глубин и бездн избыток.
И вот истлел вконец
старинный белый свиток,
И кончился полет –
и воля началась…
* * *
Пахнет снегом кусок холста
И цветами сухой полыни…
Крепко сжаты мои уста,
А ступни мои в белой глине.
Легким шагом опережать
Я привыкла летящий воздух.
Я живою сюда пришла,
Но заметили слишком поздно.
Если я не смогла сказать,
Значит, попросту, не хотела…
Трижды синяя стрекоза
Облетает девичье тело.
А потом, как живой кристалл,
На худое плечо садится…
Даже камень с пути привстал,