Розовощекий павлин - страница 5

Снег ва́лит на замшелый брег,

На облака,

Мне рубль выслал человек

Издалека,

Иль Бог купюру, теребя,

Швырнул с небес,

Где без меня и без тебя

Тоскует лес.

А вдруг, от окрика совы,

Я смял плечо,

И часть хребта, часть головы…

Чего ж еще?

Во вмятине – варить супец,

Ходить в лабаз…

Какой же, в сущности, конец

Ласкает нас?

Подмостки сцепленных лучей

Прожекторов,

Или агония свечей –

Без докторов?

Меняет лед простой узор

На заказной,

Но нет, не взлет и не позор –

Не быть со мной.

Круженье в воздухе рубля,

Как винт крыла,

Слегка шатается земля,

Под скрип седла,

Твоя рука – подобье пут –

Лежит дрожа,

И лаской многие сочтут

Удар ножа.

Звук вдруг становится пустым

В твоих устах,

И рубль, падая сквозь дым,

Сулит пятак.

Дни проходят, состоя из коротких поджатых недель,

Лопаются сухожилья – от петель до петель,

Райские птицы поют, но отнюдь не в прогретом раю,

В пальчиках гибких спицы куют и куют кисею.

Да неужели ж простая, донельзя простая строка

До позвонков, словно ток, пробивает в седые бока,

До костного мозга, до сердца и – вертикально – до пят,

Да так, что душевные малые точки вопят и вопят:

Больно, ах, больно, ах, холод, о, холод какой,

Точно стреляют в тебя за туманной рекой,

Будто стреляют в тебя по утрам из подсохшей реки

Намертво, влет, от бедра, от Петра, от Луки.

Ужасом жжет от тобою же сшитой строки,

Это не нож ли, не яд ли – как тягостный принцип – стихи?

Радость – от ужаса,

Пыль – от любви.

Боже, молю тебя!

Останови!

Не тягу, лишь склонность – исполнить сложение строк.

Ведь с буквой синхронность – прилаженный к горлу шнурок.

Влюбиться в бармена! –

О, этот сладкий ад.

Всегда боржоми, кофе, оранжад

Найдется для писюшки молодой

И джин, не потревоженный водой.

Влюбиться в повара! –

Хинкали каждый день,

Где эвкалипт отбрасывает тень,

На скатерти – сациви с хванчкарой

И хачапури с красною икрой.

В киномеханика!

Феллини и Виго.

Гортанный крик: «Что хочешь, Валико?!»

Забриски пойнт!

И в лоно рук твоих

Ложится чек размером на двоих.

Влюбиться в запонку –

И не принять узор,

Ночами плакать, осознав позор,

И мраморного камня пустота

Отыщет воспаленные уста.

В том розовом, в том ватном городке,

Где в проволочных знаках переулки,

Лечу домой с топориком в руке,

В другой сжимая две горячих булки.

В моем гнезде две дюжины яиц,

Четыре по́ шесть – на два года хватит,

Ну а не хватит, позову двух птиц,

И каждая мне по яйцу прикатит.

В пустой кладовке – туесок без дна,

Стакан сморчков, две луковки, петрушка,

Сушеный еж, наперстка два вина

И молока малюсенькая кружка.

Когда ты прилетаешь поутру,

Мы завтракаем косточками зайца,

Звенит стекло тихонько на ветру,

Горят в ковше надтреснутые яйца.

К щеке щекою сидя у окна,

Сквозь пыль глядим на облачные диски.

Весь город дремлет, высока луна,

Качается на ветках знак мальтийский,

Проскакивают глаз прожектора…

Мы спим обнявшись,

Конь рысит по лугу,

Кузнечик хрупкий с самого утра

Как заведенный бегает по кругу.

Я просыпаюсь и, топорик взяв,

Выстукиваю капельку из крана,

И, на мгновенье тускло просияв,

Мелькнет на пальце маленькая рана.

Есть отторжение у сна,

Как лампочка в глазке,

Ломаясь, тень твоя видна

Под ранкой на виске.

Зачем ты ходишь стороной,

Ступая в колею,

Рисуя россыпью стенной

Вторую жизнь мою?

Что пилотируешь?

Где лжешь?

Чем правду говоришь?

И лижешь перочинный нож,

Не зная, что творишь.

Ночь замкнулась. Гроза

Подменила огонь,

Я щекой увлажняю колени твои,

Я закрыл оба глаза,

Ты закрыла глаза,

Положив мне на шею ладонь.

Там поскрипывал кран,

Где-то стынет овраг,

Виден в зеркале палец, ресница и рот,

Угольки моей раны

Освещают экран,

На котором прочерчен мой страх.

За пришедшей рекой

Устремился песок,

Он течет между стульев и ножек стола,

Пахнет прелой щепою,

А под влажной щекой

Что-то бегло стучится в висок.

Надломилось стекло,

Тень сочится в окно,

Я не знаю, уходишь ты или вошла,

Веет холодом пепла,

Или все же тепло?

Все едино теперь. Все одно.

Четырнадцать деревьев насчитав,