Розы и хризантемы - страница 13

— Это черт, а не ребенок! — говорит мама.

— Немцев привезли!

— Нина Владимировна, немцев привезли, идемте смотреть!

— Идемте смотреть, немцев привезли!

Со всех сторон спешит народ. Я никогда еще не видела на улице сразу столько людей. Мы пробираемся между двух деревянных домов и попадаем на большое ровное поле. Колючая проволока, за проволокой большая серая палатка. У проволоки толпа. Все хотят видеть немцев. Мы стараемся протиснуться поближе.

— Чего толкаетесь? — возмущается кто-то. — Идите, глядите! Все равно ничего не видать…

В палатке не заметно никакого движения, и вокруг нее тоже ничего интересного.

— Может, никого там и нет?

— Там они, там!

— Ипподром… — вздыхает мама. — Подумать только, в мирное время устраивались скачки… Не верится, что это вообще когда-то было. Я так любила смотреть конные соревнования. Мы с Павлом всегда ходили…

— Да, где-то теперь те кони?..

— На фронте, наверное. Все для фронта.

— Такие были прекрасные лошади!..

— Смотрите, смотрите! — прокатывается по толпе.

Я просовываю голову между мамой и какой-то тетенькой. Полы палатки слегка раздвигаются, показывается человеческая фигура.

— Немец! Немец! — гудит толпа. — Смотрите, какой!

— Вон он, глядите! Вон какой!

Я стараюсь увидеть немца, но не вижу. Мне обидно, все видят, а я — нет.

— Мама, где он?

— Да вот же!

Человек прячется.

— Где?

— Да вот же — высовывался из палатки!

— Это высовывался человек.

— А что же, немцы, по-твоему, не люди?

— Конечно, нет. Они чудовища. По радио говорят: «Фашистские чудовища».

— Это эпитет.

— Что?

— Ну что с дураком говорить! Ты не понимаешь.

Нет, это она сама не понимает. Не может быть, чтобы немцы были люди. Кто бы пошел на них смотреть, если бы они были люди? Людей и так все видели.

— А этот дядя с винтовкой?

— Это часовой.

— Это не часовой, это — солдат, — поправляет какой-то мальчишка.

Конечно, мама ничего не знает. Про солдата говорит «часовой».

— Ладно, пошли отсюда, — вздыхает мама. — Насмотрелись. Больше тут вряд ли что покажут.

— Карточки, слава богу, получила, — сообщает она тете Лере, — но теперь новая печаль — надо искать работу. Сказали, если в течение месяца не устроюсь, пошлют на военный завод.

— Так идите к нам в артель. И работа не тяжелая, и ходить близко — шестнадцатый дом, и ребенок при вас.

— Да, но… Лера Сергеевна, милая, я же ничего этого не умею — ни шить, ни вышивать. Понимаете, как-то так жизнь сложилась, что в общем-то никогда не было в этом необходимости…

— А вы идите в красильный цех. Там никаких умений не надо — наложил трафарет, щеткой промазал, вот и вся хитрость.

Мама приносит домой большие рулоны густой белой марли. Достает трафареты и разводит краски.

— Ты будешь резать, — решает она, — а я — красить.

Я должна резать марлю на квадраты. Ножницы нам дала Люба Удалова, она живет в нашей квартире в самой маленькой комнате. Запах краски мне нравится, плохо только, что ножницы никак не хотят резать марлю.

— Мама, они совсем тупые, ничего не режут.

— Не ножницы тупые, а руки у тебя дурные. Не фокусничай, режь. Ножницы скрипят и щелкают, марля застревает между лезвий и все равно остается целой.

— Ну посмотри, не получается!

— Я тебе дам — не получается! Режь!

— Я не могу…

— Хорошо, кромку можешь оставлять, я потом сама разрежу. Темнеет. Марля течет и течет. Рулон все такой же тяжелый, как был. Рука болит.

— Что ты сидишь, паршивка! Сидит, думы думает. Ждешь, пока дядя с улицы придет и за тебя все сделает? Наказание какое-то…

— Я голодная, я не ела…

— Не выдумывай! Голодная… А я, по-твоему, не голодная? Я еще сегодня крошки во рту не держала! Лишь бы найти какой-нибудь предлог…

— Ты ела хлеб, я видела.

— Ах, вот как! Я ела хлеб! Ну что ж… — Мама достает из шкафа кусок хлеба. — На, жри!

Я жую хлеб и потихоньку плачу.

— Побыстрей! До ночи готова просидеть! Ничего не сделано, ничего!.. Не смей реветь!

Я стараюсь сдерживать слезы, но они все равно стоят в глазах. Ножницы расплываются в пенистой марле.

— Ты как режешь?! Мерзавка! Хочешь испортить всю марлю? Дразнить меня вздумала, а?

Она бьет меня по голове и по плечам, я стараюсь сжаться, вздрагиваю от ударов и долго еще реву в голос.