Румянцевский сквер - страница 49

На лесной опушке заработали пулеметы. Десантники ползли по снегу, неходячие тоже из последних сил, — ползли под ливнем трассирующих пуль.

Эти двести, или сколько там, метров до погреба одолевали целую вечность. Позади пожар, впереди пожар, и неутихающий огонь над головой. Только снег и не горел под ними.

Когда один за другим скатились в погреб, затравленные, обмороженные, мокрые от пота, — долго не могли отдышаться. Погреб был крепкий, с мощными стенами из плитняка, схваченного цементом, с толстой насыпной крышей, способной, может быть, выдержать артогонь. Но — сидеть, как в норе, и ждать, пока придут, закидают гранатами?..

— Ваня, — сказал Колчанов Дееву, — вылези и наблюдай, пока мы тут… обсудим…

— А чего обсуждать, — прохрипел Соколов. — Уходите все… пробивайтесь к нашим. А мы с Чурилиным останемся… Все равно нам каюк…

Он был плох, жизнь истекала из его тела, но, от природы здоровый парень, доменщик в прошлом, все еще тянул, сердце работало.

— Уходите. Только курево оставьте…

— Я тоже останусь, — сказал Кузьмин. — Нету у меня сил идти.

А Цыпин:

— Все останемся. Пускай сержант идет один.

— Ну уж нет, — отрезал Колчанов. — Или всем идти, или всем тут — до последнего, значит, патрона.

Квадрат открытой двери был розовый от пожаров. Слышно было, как длинными очередями бьют неутомимые пулеметы.

— Они думают, нас тут целая рота, — усмехнулся Колчанов. — Ну, так что, остаемся?

— Ты иди, сержант, — сказал Цыпин. — У тебя компас… не заплутаешь… Одному, само, легче пройти.

— Пойдем вдвоем, — решил Колчанов. — Цыпин и я. Если прорвемся, то приведем помощь. Давай собирайся.

— Постой, — неуверенно сказал Цыпин. — Чего там собираться. Покурить надо. Бумажка есть у кого?

И, надо же, ни у кого не осталось и клочка сухой газетной бумаги, чтобы свернуть самокрутки. Впрочем, вспомнил Колчанов, есть же у меня эти… заявления в партию… Вытащил из нагрудного кармана слежавшиеся листки. От Шалыгина… от Онуфриева… они же убитые… да и другие… Из всех, написавших заявления, один только Цыпин живой…

— Не возражаешь, — спросил Колчанов, — если пустим на раскур твое заявление?

Цыпин пожал здоровым плечом.

Все листочки аккуратно сложили, чтобы по сгибам отрывать. Свернули цыгарки, кресалом высекли огня. Колчанов высыпал в кисет Кузьмина махорку из своего портсигара — жестяной коробки, удобно выгнутой «по ноге», чтоб карман не оттопыривала. Себе оставил немного, закрутки на три.

— Эх, — прохрипел Соколов. — Последний раз махорочкой затянуться.

Молча курили.

— Снег пошел, — сказал Колчанов, глядя сквозь проем двери на небо, мерцающее привычно тревожным светом ракет. — Мы с Цыпиным постараемся пройти, ребята. Возьмем по гранате, по одному диску. Сколько гранат остается у вас? Четыре? Так. Ну, и последние диски. Плюс два «шмайсера» с полными рожками вам оставляем.

— Сержант, — сказал Кузьмин. — Ты, если прорвешься, напиши моей маме. Кузьмина Вера Федоровна. Апрелевка Московской области, Советская, пять. Запомнишь?

— Запомню. Да ты еще сам напишешь.

— Сам я стану этим… пропавшим без вести. Все мы скоро станем…

— Брось, Кузьмин.

— У нас в Апрелевке завод грампластинок, я там работал. Ах, пластиночки были! Хау ду ю ду-у, мистер Браун… Рио-Рита…

— Отплясал ты, мистер Браун, — прохрипел Соколов.

— Отплясал, Мишка! Помнишь, как мы на Ханко в Дом флота ходили?

— Ну.

— А самый хороший был у меня последний танец. Когда «Сталин» подорвался, а я в залив сиганул… тут она подплыла… я ее облапил, а она подбрасывает, подбрасывает… — Кузьмин засмеялся.

— Тебе с бабами всегда везло.

— Везло! — подтвердил Кузьмин и, оскалив зубы, еще пуще захохотал.

Странно и грозно прозвучал его смех в холодном, ледяном погребе, в клубах махорочного дыма, в сумасшедшей этой ночи, подсвеченной пожаром и ракетами, перекрещенной трассами пулеметного огня.

— Кузьмин, останешься за старшего, — сказал Колчанов. — Держитесь, братцы. Мы за вами вернемся. Пошли, Цыпин.

Они выбрались из погреба. Тут стоял Ваня Деев в отрытом в снегу окопе. Молодое, безусое и безбородое лицо его, стянутое по бокам ушами шапки, было обращено к северу, к немецким позициям. Оттуда продолжали бить пулеметы, простреливая поле от сарая до погреба.