Русская критика - страница 26

. И вновь Валентин Распутин уловил главное, что упущено было многими держателями акций на современную литературу: изменился масштаб вопроса о крестьянах, и писатель точно понял, что теперь не большими числами считать и писать пристало. А этими неперспективными отдельными людьми мыслить приходится. Так Распутин сохранил верность — верность реальности.

Писатель не обязан быть пророком. И вождем. Но как противна эта слежка за нравственностью и масштабностью поступков других без вопроса: а что ты сам-то сделал для этих «других» и русской литературы? Уж, наверное, не усердием таких вот рецензентов Кирилловых и «общественного мнения», а вопреки им, благодаря силе своей личности, остался Валентин Распутин большим русским писателем. И какой такой сверхсовременности мы хотим от наших писатлей, если не современен весь наш русский народ — если он все эжти годы находится за чертой государственного внимания. Распутин был все эти годы там же, где и его народ. Распутинские рассказы последнего десятилетия, его очерки — не останутся ли они почти единственными свиетесльствами голоса нашего на все четыре стороны отпущенного народа, нашей вольной, но «беспривязной, брошенной» земли, нашей деревни, которая все ждет кого-то, «все меньше и меньше трезвясь с непривычки к свободе…» («В ту же землю»).

Валентин Григорьевич Распутин был и остается на своем вершинном месте в нашей русской литературе, несмотря на жалкие потуги «использовать» его имя, что делает и сам г-н Кириллов, борясь с врагами-проектировщиками. Его «использовать» нельзя, ибо пользователи попросту не обладают такой сиой, что превзошла бы нашу любовь к его книгам, превысила силу его голоса в нашей культуре, пересилила мощь его личностного присуствия среди нас. Мы любим Распутина и его книги как лучшее и ценное в своем собственном мире. А попробуй, забери кровное! И этому чувству «собственников», этой сродненности с Распутиным никакой «Вагриус» не помеха (Кстати, большинство читателей, что купят его книги, категорически не заметят имя издательства, их выпустившего.) Сам же пораженческий тон статьи Кириллова просто противен: вместо того, чтобы сделать факт внимания к Распутину нашей силой, он готов тут же бойко списать его в еще один «минус» и объявить внимание к писателю (нынешнюю «компенсацию») горькой иронией судьбы.

И, последнее — о «духовном твердении», не случившимся с Распутиным с точки зрения г-на Кириллова, и о том, что «новая эпоха не закалила писателя морально». Я не знаю, о какой моральной закалке идет речь и нужна ли она вообще, если под ней понимать некие современные, часто наглые, принципы оценивания себя в литературе и реальности. Валентин Распутин живет в большом и здоровом пространстве русской литературы, тогда как рецензент, судя по всему, в мельтешащем мире больных переоцениваний, не понимая, что если ему хочется обесценить одно (сдвинуть Распутина на обочину русской литературы), то будет непременно обесценено и целое, чем, собственно, и занимались все эти годы всевозможные акционеры от литературы модернистского толка. Современный человек и так болен — болен «сознанием отсутствия всякой ценности», ложности мира. И в такой ситуации тихое упрямство души Валентина Грогорьевича Распутин, его нежелание стать человеком худого родства — капризной современност; его верность своим неперспективным героям остаются всем нам в утешение и поддержку. Всем, понимающим «духовное твердение» без гиперболической примитивности, но утверждающим превосходство воли к сохранению и устойчивости души над пафосом погони за бездумной оппозиционностью (а мы просо вытопчем, вытопчем…). Ницше говорил: «Как это ни странно звучит, всегда должно сильных защищать от слабых». В правильности и жизенности этого парадокса я убедилась еще раз, читая г-на Кириллова: он решил, что имеет право выставить оценку В.Г.Распутину, но получилась не оценка, но уценка, все содержание которой есть ни что иное, как отражение масштаба понятий самого рецензента — его «сила» исключительно вторична и держится «злопамятной» страстью отрицания.