Русские. Книга 1 - страница 14

Когда мы выезжали куда-нибудь из Москвы, жизнь в России становилась похожей на приключенческий роман, так как нас постоянно "бросало” от одной встречи к другой. И хоть трудно было сохранять столь мимолетно возникающие контакты, мы с Энн научились ценить некоторых из наших "краткосрочных” приятелей не меньше, чем более близких "долгосрочных” московских друзей. Среди этих людей была и армянская семья, внезапно, под влиянием минуты, только потому, что их дядя живет в Сан-Франциско, пригласившая нас на церемонию бракосочетания в армянскую церковь, а потом на многочасовую свадьбу к себе домой; и нервный художник-литовец, у которого мы купили две гравюры в современной манере. В самой обстановке, в трудности преодоления стены недоверия и страха, в неожиданном проявлении сердечности было нечто, придававшее этим встречам особую ценность. Помню, как однажды в Ленинграде Энн, учительница по профессии, случайно познакомилась с русской учительницей, к которой она обратилась за помощью в магазине. Женщина немного говорила по-английски, и мы, не успев моргнуть глазом, получили приглашение в гости. Может показаться странным, но мы неожиданно быстро сблизились с этой русской женщиной и ее мужем. В течение многих часов они с жадностью слушали наши рассказы о жизни и культуре Запада, а нас столь же живо интересовало все, что говорили они о своей жизни и о своих переживаниях. Нас угощали бутербродами с сыром, супом, и мы засиделись далеко за полночь; хозяева показывали нам слайды, сделанные во время туристского похода по Кавказу, а мы рассказывали им о наших семейных поездках с палатками на Голубой хребет и в горы Смоки в штатах Вирджиния и Теннесси.

От знакомых американцев, встречавшихся после нашего отъезда с этой парой и передававших наши записки, мы узнали, что эта чета была страшно перепугана, услышав мое имя в передачах "Голоса Америки”. Но теперь они это пережили и через тех же посредников посылают нам записки и сувениры.

Трагедия заключается не в том, что общение невозможно, а в том, что тратятся огромные усилия, чтобы ему помешать, так как власти стараются не допустить именно такие незапланированные и неконтролируемые контакты, причем их волнуют не возникающая дружба и чувства, а возможные при этом разоблачения. За время моего пребывания в Москве нескольких репортеров избили и содержали под кратковременным арестом за контакты с диссидентами и евреями. За большинством из нас временами вели слежку. Помню, как-то в столице Армении Ереване я разыскивал школьного учителя-армянина, родившегося в Америке, с которым однажды уже беседовали другие американские репортеры. Дело было утром, и я искал школу, где он работал. Я останавливал встречавшихся мне школьников и спрашивал у них дорогу. Случайно обернувшись, я увидел шагах в тридцати от меня человека в темном костюме, останавливавшего и расспрашивавшего каждого школьника, с которым я говорил. Я разыскал учителя перед началом занятий и спросил его, когда нам лучше всего встретиться. Очевидно, ему дорого обошлась предыдущая встреча с американскими журналистами, так как он ответил: "Лучше всего нам не встречаться вовсе”.

Во время моего пребывания в Риге вместе с Майком Мак-Гуайром из "Чикаго Трибюн” за нами в течение трех дней следили с такой беззастенчивой откровенностью, что мы даже дали прозвища нашим филерам (Шеф, Коротыш, Ветеран) и наблюдали за тем, как они сменяются. В Москве я иногда замечал машины, едущие вслед за моей; однажды это делалось настолько неприкрыто, что Энн и дети видели, как на протяжении всей нашей поездки от дома до валютного продовольственного магазина люди в следующей за нами машине ехали, высунувшись из окон и не спуская с нас глаз. Помню армейского офицера, попавшегося на разговоре с нами в нашем купе и уведенного на допрос. А мы только делились с ним впечатлениями о Ленинграде.

Иногда на почве слежки или опасности сексуальной провокации со стороны агентов КГБ иностранцы доходят до того, что у них попросту развивается помешательство. Дипломаты любили повторять старые истории о советских femmes fatales