Русский американец - страница 5

   -- Ну, что молчишь? Или язык от страха отнялся?

   -- Что же мне вас бояться? Вы мне не господин, я не крепостной ваш... А что вы, сударь, чуть не силой врываетесь к нам, то...

   -- Поговори еще у меня! -- Тольский вынул из кармана нагайку и погрозил дворецкому.

   -- Что вам, сударь, угодно? Зачем вы к нам изволили пожаловать?

   -- Зачем я пожаловал, про то скажу, только не тебе, а твоему барину.

   -- Барина дома нет-с.

   -- Ну, так той барышне, которую видел в окне... Веди к ней! -- И Тольский направился к крыльцу.

   Настя, не дожидаясь доклада, вышла к нему навстречу. Тольский сбросил в передней дорогую медвежью шубу: он был в суконном казакине, подпоясанном ремнем с серебряным набором.

   -- Простите, сударыня, -- начал он, -- что я к вам так запросто, в казакине; терпеть не могу рядиться в заморские камзолы и в куцые фраки. То ли дело наша родная одежда!

   -- Что вам угодно? -- тихо спросила Настя.

   -- Вы удивлены моим неожиданным визитом? Да? Я... пришел преклониться перед вашей чудной красотой. Но, простите, я вам не сказал, кто я: я дворянин Федор Иванович Тольский, а попросту Федя Тольский -- так все меня зовут. Я нигде не служу, потому что к службе охоты не имею; я -- лежебока и лентяй, пью, ем, курю, обыгрываю в карты... кутила, мот и большой дуэлянт. Вот вам полнейший аттестат, прекрасная хозяйка... Я в вашей воле нахожусь... Казните или милуйте, гоните вон или удостойте назвать своим гостем.

   Настя с удивлением смотрела на оригинального гостя.

   -- Вы молчите?.. Что же, прикажите меня выгнать, зовите людей.

   -- Зачем же... Вы гость, хотя и незваный, а гостей не гонят. Прошу садиться и сказать, что вам угодно... Зачем вы так настойчиво ломились к нам? Наверное, у вас есть на то причина?

   -- Пожалуй, есть. Видите ли, сегодня утром я возвращался из клуба к себе и, проезжая мимо вашего дома, услыхал, что кто-то жалобно просит о помощи. Я приказал остановиться, стал стучать в ворота, мне долго не отпирали, не хотели впустить на двор. Но я настойчив; если чего захочу, поставлю на своем. Я осмотрел весь двор, однако ничего подозрительного не нашел. Ваш слуга старался уверить меня, что ни на дворе, ни в доме никто не звал на помощь, но я не поверил и дал себе слово во что бы то ни стало узнать, что тут кроется.

   -- За этим вы и приехали? -- спросила молодая девушка у Тольского, заметно встревоженная.

   -- Да, сударыня, за этим.

   -- И любопытны же вы! Ну да что ж, разузнавайте, спрашивайте у дворовых.

   Они мне ничего не говорят. Я хочу спросить у вас.

   -- Я... не знаю... и никакого крика не слыхала. Вы все сказали?

   -- Все... Вы, кажется, гоните меня?

   -- Простите, меня ждут.

   -- Так вы мне ничего и не скажете? -- вставая, промолвил Тольский.

   -- Сказала бы, да сама ничего не знаю.

   -- Но вы разрешите мне опять приехать к вам?

   -- Зачем?

   -- Чтобы на вас смотреть и удивляться вашей дивной красоте... Прошу, не лишайте же меня этого наслаждения! О, как вы дивно хороши. Ваш чарующий образ запечатлелся навсегда в моем сердце.

   -- Уж не влюблены ли вы в меня?

   -- Больше чем влюблен!

   -- Так скоро!

   Настя весело рассмеялась.

   -- Увидеть вас и полюбить -- на это довольно мгновения.

   -- Настасья Гавриловна, с кем ты изволишь говорить? -- тихо промолвила старуха Мавра, заглядывая в дверь.

   Старушка находилась в гостиной, но, сколько ни старалась расслышать через дверь разговор Насти с Тольским, ничего не могла разобрать; однако ей этот разговор почему-то казался подозрительным, и она решилась приотворить дверь и прервать его.

   -- Прощайте, как ни приятна беседа с вами, а все же надо идти! -- сказала Настя.

   Тольский низко поклонился и вышел; однако его мозг всецело был занят таинственным криком, и он чуял в этом деле что-то нехорошее.

   Увы, он не ошибался: в доме Лугового действительно в то утро произошла безобразная, хотя и нередкая по тому времени сцена.

III

   Секунд-майор Гавриил Васильевич Луговой более десяти лет был в отставке и жил в своем доме, в переулке между Никитской и Воздвиженкой, со своей единственной дочерью Настей. Он овдовел, когда Насте было лет десять. Она хорошо помнила свою мать -- покорную и бессловесную рабу мужниной воли. Эта крутая воля и уложила бедную женщину так скоро в могилу.