Русский транзит - страница 29

Беглый «убийца», если телефон на прослушивании, одним звонком проявит себя и утопит себя же с уважаемым Николаем Владимировичем заодно.

Нет, даже не стоит отыскивать. Да может, он и вообще в Комарово, на даче своей. Ментам устраивает праздник желудка и глотки, чтобы рьяность поубавить.

– Поехали! – решил я. – На Съезжинскую. Здесь рядышком.

И действительно рядышком. Вдоль парка по проспекту Горького, на Добролюбова и – Съезжинская. Все-таки Питер – очень маленький город.

У Фэда окошко светилось. Уф! Хоть здесь повезло! Малюет дядя-Федор свои шедевры у себя в мастерской, а не на натуре, в Карелии! И мне рад будет – учитель пришел! Мало у кого я теперь радость вызываю своим приходом. Все меньше и меньше таких за последние сутки.

– Тебя обождать? – спросил Швед.

– Да нет, езжай. Завтра с утра только будь. Хотя… минуток пять погоди. Я тебе из окошка помашу.

Мало ли что там у Фэда! Может, не шедевры создает, а новую семью, зазвав под крышу какую-нибудь… даму. Мало ли!

Я поднялся по несчетному количеству ступенек – мастерская, как и положено мастерской, на самом верху, в мансарде. Дверь была приоткрыта – узкая светящаяся полоска. Богема! Душа нараспашку!

Я толкнул дверь и вошел. И чуть не грохнулся на пол, вляпавшись всей ступней во что-то скользкое, мокрое. Выработанная координация движений выручила. А дверь открылась не до конца, на две трети, уперлась в какую-то преграду и со скрипом вернулась на прежнее место. А преградой был Фэд. Дядя-Федор. Он смотрел на меня без всякого выражения, не мигая.

Не мигая. Лежа на полу, на пороге собственной мастерской. С перерезанным горлом.

– Я многое могу… – говаривал Фэд. Он очень точно имитировал учителя Нгуена. Не передразнивал, а подражал, еще вернее – перенимал. Нгуен был учителем и для меня, и для него. Для меня – в каратэ. Для Фэда – в живописи. Правда, я Фэда обучил кое-чему в каратэ, но учителем, Учителем, как для Леньки-птенца, не стал. Дядя-Федор был сам по себе. Живопись для него – главное. Потому Нгуен пользовался у Фэда беспрекословным авторитетом. Каждому свое. Потому-то Фэд снисходительно усмехался, когда я награждал его «комплиментом»: «Очень похоже! Как на фотографии. Фэд, одним словом!».

Я многое могу… – говаривал Фэд, переняв манеру Нгуена. – Я могу написать свет луны. Я могу написать бамбук, освещенный светом луны. Я могу написать грусть художника, смотрящего на ветер, колышащий бамбук в свете луны. Я многое могу. Но что я смогу сделать, когда придет Час Композиции?..

Я тоже могу многое. Не обижен ни умственно, ни физически. Но пришел Час Композиции – и я никак не мог скомпоновать в одно целое все те «детали», которые обрушились на мою голову.

Я ворочался на заднем сиденье Серегиной машины, сон не шел, хотя усталость накопилась громадная. Я вставал, разминал ноги, кружа по периметру «Жигуля» в кромешной темноте гаража, не отступая в сторону – как бы чего не своротить, канистрами не загреметь. Забирался обратно на сиденье, прикладывался к плоской фляжке «Лонг Джона», оставленной мне Шведом. И снова ворочался. Час Композиции…

На мне кровь Фэда. «Гуси летят…». Долой эмоции. Потому, обнаружив зарезанного дядю-Федора, вздрогнул, но и – все, хватит, Афган, робот, думай-считай, изоляция нервов. Я думал-считал, мысленно оглядывая мастерскую, обращая внимание на каждую мелочь. Мольберт. Краски. Продавленный диван. Картины, прислоненные к стене. Загрунтованный холст. Ватман на столе. Карандаши, грифель, мелки. Акварельки. Стакан с мутной, серо-буро-малиновой водой. Полдюжины бутылок пива, четыре пустые, две невскрытые – «Золотой колос». Макивара в углу. Журчание неотрегулированного бачка в туалете. Зудение люминесцентной лампы. Тишина. Голый по пояс, в джинсах, босой Фэд. Горло – рана от уха до уха. Лужа. Кровавые следы-отпечатки. Мои! Только мои. И больше ничьи.

Он был один. Он работал. И не был пьян. Застолья не было – один стакан, и тот для промывки кистей. Пиво – из горлышка… из горлышка в горлышко… напоследок…

Фэда убили сразу. Даже не проходя в мастерскую, не объясняясь. Полоснули по горлу и – он, наверно, еще не успел повалиться – отступили, прикрыв дверь, успев не запачкаться. Отступили или отступил? Сколько их было? Чтобы чиркнуть ножом, достаточно одного…