Русско-польские отношения и балтийский вопрос в конце XVI — начале XVII в. - страница 35

.

Далее Густав выражал надежду, что его дядя за такие его заслуги, «помнячи брата своего… Ирика короля смерть» «поступится» ему «тех… городов ливонских, которые к Свеиской коруне». «Надеюся, что ты, любительный дядя наш Арцыкарло, с нами любви и в дружбе договор и раздел учинишь», — заканчивал Густав свое послание. Нетрудно видеть, что в этой грамоте шведскому королю предлагалось уступить всю шведскую часть Прибалтики московскому ставленнику, вокруг которого уже собиралась в Москве обширная военная свита из выехавших прибалтийских дворян[252], готовая поддержать военной силой притязания нового претендента на ливонскую корону.

Одновременно, в октябре же 1599 г., когда после подчинения Финляндии герцогу Карлу путь в Стокгольм оказался открытым, в Швецию было направлено посольство Сукина и Дмитриева… Во время переговоров, протекавших в Стокгольме с 26 ноября по 31 декабря 1599 г., русские послы предложили герцогу Карлу заключить союз против Сигизмунда и Речи Посполитой, а также соглашение о разделе присоединенных территорий, при этом за вступление России в войну русским должна была быть передана Нарва[253].

Сопоставляя эти почти одновременные выступления, следует сделать вывод, что если шведская Прибалтика в целом должна была образовать полусамостоятельное государство королевича Густава, находящееся под русским протекторатом, то Нарва должна была непосредственно войти в состав России.

Во время переговоров должен был также так или иначе затрагиваться и вопрос о возможной территориальной компенсации за уступку Эстонии, так как, даже учитывая затруднительное положение шведского правителя, было ясно, что вряд ли он безвозмездно' откажется от столь значительных владений. С этой точки зрения заслуживает внимания предложение королевича Густава в его письме к герцогу Карлу: «…Стояти и за те городы, которые городы ливонские ныне за Литвою»[254]. Швецию, таким образом, предполагалось вознаградить за счет земель польской Прибалтики. Вместе с тем главные центры польской Прибалтики, прежде всего Рига, но планам русского правительства, должны были непосредственно войти в состав России.

Рига, пользовавшаяся в рамках средневекового орденского государства значительной автономией, частично сохранила ее и после своего подчинения Речи Посполитой в 1582 г. Польское правительство плохо мирилось с обширными правами входивших в его состав городских республик, Гданьска и Риги, стараясь уменьшить их политические и торговые привилегии. Так, в 1582 г. в Риге была введена государственная таможенная пошлина, две трети которой поступали в польскую казну. К политическим противоречиям присоединялись религиозные, так как польское правительство настойчиво стремилось насадить в протестантской Риге католическую религию. На этой почве возник целый ряд конфликтов, в которых борьба горожан за сохранение городской автономии переплеталась с борьбой ремесленников против патрициата, державшего в своих руках городскую власть. Наиболее крупным из этих конфликтов были знаменитые «календарные беспорядки» 80-х годов XVI в. Уже в то время отдельные члены городского совета обратились к русскому царю с просьбой о помощи против поляков[255]. Когда в конце 90-х годов в Москву стали поступать сведения о новых волнениях в Риге, там вспомнили об этом обращении рижан.

Приехавший в Москву в ноябре 1599 г. «московский немчин» Андрей Керклин докладывал, что «в Риге был мятеж… полатники… побили людей язавицкие папежские веры, а иных выгнали из города вон»[256].

Более подробные сведения о событиях в Риге были получены уже в следующем, 1600 г. По сведениях гостя Тимофея Выходца; «в Риге-де учинилась с литовскими людьми и с езовиты брань великая». Иезуиты пытались в телегах с сеном провезти в город оружие. Когда это было обнаружено, горожане заперли городские ворота. Иезуиты были арестованы и сознались на пытке, что они делали подкоп «из езовитцкой из ропаты» в цитадель, чтобы провести по этому подкопу в город войска Юргена Фаренсбаха, губернатора Сигизмунда в Ливонии. Иезуиты были казнены. «А однолично, — заканчивал Выходец свою информацию, — рижским за польским не бывать»