Рябиновая ветка - страница 10

— Давай, Юрий Николаевич, пройдем к тебе в больницу и еще раз спокойно обсудим.

— Нет, именно здесь будем обсуждать. Вот, — показал Татаринцев на Морозкина, — говори все при нем и при мне.

— Что ты волнуешься? Не первый год я тебя знаю, и всегда ты вот так болезненно все к сердцу принимаешь.

Доктор пристукнул палкой.

— Ты чиновник, не вникающий в суть дела. От маленьких подлостей ты перешел к большим.

— Я прошу вас, — обратился Сунцов к Морозкину с изменившимся, злым лицом.

— Доктор, уважайте товарища Сунцова. Он работник райисполкома. Так нельзя разговаривать, — сказал, вставая из-за стола, Морозкин.

— Он для меня прежде всего пло… пло… плохой хирург, — выкрикнул, задыхаясь, Татаринцев.

— Правильно, доктор! — воскликнул Юрасов. — Надо прямо действовать.

— Помолчи, Юрасов, — резко оборвал его Морозкин.

— Здесь не место и не время для таких разговоров! — сказал Сунцов. — Об этой смерти я сообщу кому следует. Но считаю нужным сказать, что, если доктор будет меньше заниматься морскими свинками и фантастическими идеями, в больнице будет больше порядка.

— Что вы говорите! — ужаснулась Ольга Михайловна. — Вы не знаете, как работает доктор.

— Я верю вам, — нехорошо усмехнулся Сунцов, — но…

— Я вместе с Юрием Николаевичем дежурила у Белоусовой и знаю, что были приняты все меры, чтобы спасти ее. Вы не смеете так говорить о нем! Что же вы молчите, Юрий Николаевич? Скажите же, что он клевещет на вас. Обвинять вас в смерти Белоусовой!

— С ним говорить бесполезно… — Татаринцев опустился на стул.

— Посиди спокойно, — сердито сказал Морозкин, останавливая Юрасова, который опять что-то хотел сказать.

— Нехорошо, Юрий Николаевич, что ты себя так ведешь, — сказал Сунцов. — Мы с тобой на общей работе, у нас одни интересы, и мы должны помогать друг другу.

Он уже успел оправиться, и на его лице опять сияла ласковая и благодушная улыбка.

— Я не желаю с тобой разговаривать, — обрезал Татаринцев и отвернулся.

Сунцов развел руками и покачал с сожалением головой, словно говоря, что с таким человеком трудно иметь дело.

— Я буду очень рад, если это недоразумение быстро ликвидируется, и мы, надеюсь, останемся старыми школьными товарищами, — сказал он и повернулся к Ольге Михайловне. — Вы меня превратно поняли. Я давно знаю и очень ценю Юрия Николаевича. Но с вами мы еще увидимся и поговорим тогда подробнее. — И он неторопливо вышел из комнаты.

Морозкин подошел к Татаринцеву.

— Мы все уважаем вас и верим вам, Юрий Николаевич. Но нельзя так с человеком разговаривать.

— Зачем это говорить? Он на всякие низости способен.

— Это ведь только вам известно.

— А по-моему, доктор правильно говорит, — вмешался Юрасов. — Что ты не видел, как он с самого начала финтил? Почему он такой лисой расстилался перед доктором, а за глаза ругал его?

— Ты, Юрасов, голова горячая. Выдержки-то у тебя не всегда хватает. Чего вчера вдруг надулся на меня, как мышь на крупу? Вы, Юрий Николаевич, не подумайте, что я сторону Сунцова держу.

— Я ничего не думаю, — доктор поднялся. — Я пришел узнать, как идет ремонт дома для приезжих больных.

— Заканчивают. Скоро получите.

— Он мне таким хорошим человеком показался, — сказала Ольга Михайловна Татаринцеву, выйдя из сельсовета.

Доктор махнул рукой и промолчал.

Дома Татаринцев долго не мог успокоиться. Сел к столу и взялся за свою работу о медицинском обслуживании сельского населения, но мысли разбегались, и он со вздохом отложил рукопись.

— Люблю? Это, пожалуй, не то слово, Ольга Михайловна, — говорил доктор.

Он сидел с Песковской на скамейке в густом саду при доме. Было раннее утро. На траве и листьях сверкала роса.

— Пятнадцать лет назад я сидел вот в такой же весенний день, на этом самом месте, и думал, как я буду здесь жить. Попал я в Ключи случайно. У меня умерла жена. И мне, изволите видеть, было очень тяжело. Хотелось переменить место работы и жительства. А тут как раз набирали врачей в сельские больницы. Поехал. Тогда со мной была еще дочка.

Он рассказывал о себе сухо, словно излагал историю болезни.

— Привели меня в больницу. Грязное темное помещение. Персонал ходит в рваных халатах. Больных тьма, и болезни все тяжелые, запущенные. Здесь раньше, изволите видеть, была помещичья усадьба, и при ней три заводишка: спичечный, крахмально-спиртовой и кожевенный. Эти заводишки оставили тяжелое наследство — туберкулез, всякие профессиональные болезни, а они самые трудные. Начал я работать. Домой приходил в девять-десять часов. Стал понемногу к сельской жизни привыкать.