С гор вода - страница 10

стр.

Он бурно потрясал монашка за локти, притискивая его туловище к плетеной стене шалаша. И все шепотливо выкрикивал:

— Петр Свержнев, ну, отвечай мне!

Но, наконец, устав от негодования и бурного взрыва, оставил его тело в покое, сделал шаг назад

Руки монашка бессильно повисли вдоль туловища. Он тоже как будто смертельно устал. На шрамы его лица легла как бы тень. В карих глазах мелькнуло что-то, похожее на грусть.

— Вокруг никого нет? — вдруг спросил он приятным грудным баритоном.

— Ни души, — холодно ответил Богавут, — на четыре версты вокруг ни единого жилья. А пастухи отсюда версты за две.

— Ты говоришь правду? — тревожно спросил монашек уже слегка измененным голосом.

— Правду. Отсюда и револьверного выстрела никто не услышит, — глушь… — ответил Богавут.

В мыслях досадливо метнулось: «А зачем я сказал ему о револьверном выстреле? К чему?»

— Поклянись! — точно приказал монашек сурово.

Богавут пожал плечами:

— Клянусь.

— Ну, вот что. Ты все-таки зови меня Григорием Иванычем.

— Хорошо.

— И называй меня «на вы».

— Прекрасно.

— Это во-первых…

— А во-вторых? — спросил Богавут.

— Во-вторых, отведи меня куда-нибудь подальше и от этого жилья. Вон хотя бы в кусты, на берег той речонки, — кивнул монах изуродованным лицом.

— Все еще боишься? Хорошо, — почти дружелюбно согласился Богавут.

Но в мыслях прошло что-то черное, дохнувшее кошмаром, холодом тронувшее сердце.

«Не может быть! — в мыслях решил Богавут. — А если это так, то и жить не стоит! Пусть!»

— Нет стоит, — точно шепнуло приветливое, ласковое небо.

— Стоит, — благоухала степь.

— Ну, идем, — сказал Богавут резко и двинулся к речке.

Монах с трудом отлип от стены и пошел следом за ним, мягко ступая липовыми лаптями.

«И все-таки я напрасно сказал ему о револьверном выстреле! И почему именно сказал о револьверном выстреле?» — мутно и смятенно стояло в мыслях Богавута.

— Неужели? — проговорил он вслух.

— Что неужели? — переспросил его монах.

Он все отставал от Богавута, как-то с мучением припадая на левую ногу, опираясь на толстый суковатый посох. Богавут, чуть обернувшись, сказал:

— Неужели низость человеческая не знает пределов?

— А где ты поставишь пределы вершинам его духа? — вопросом же ответил монах. — Вопрос: где верх, где низ? Вот я перевернул мой посох, и верх стал низом, а низ верхом.

Он сделал два шага и добавил:

— Небесам, взирающим на землю, земля, люди и их законы должны казаться вершинами мировых истин. Вон ястреб, парящий надо мною, взирает на меня сверху вниз, и я кажусь ему мышью, меньше мыши, насекомым, праздно обременяющим землю! Так?

В глазах Богавута точно все заволоклось дымом. Страшной, беспредельной тоской пронизало сознание.

«Разве пропустить его вперед?» — подумал он о монахе.

«Не к чему! Не надо!» — решил он, преодолевая себя напряжением воли.

И остановился на берегу; Сутолки, на поляне, живописно окаймленной зелеными зарослями веселого лозняка.

— Ты ничего не имеешь против этого милого местечка? — спросил он, пробуя придать голосу шутливый тон.

— Во-первых, «на вы». Забыл обещание? — сердито поправил его монах.

Он остановился, припав на свой посох, и с мучительной гримасой на лице, засунув ладонь за пазуху своего засаленного подрясника, словно бы растирал грудь.

— Слушаю-с, — опять попробовал пошутить Богавут, чтоб расторгнуть тоску.

— А там, за кустиками, разве там не жилье? — беспокойно спросил монах, все еще держа руку за пазухой.

— Где? — переспросил Богавут.

В его сознании мутно прошло:

«Как это есть пословица о пазухе и о камне?»

— Там, — кивнул монах подбородком с торчащими жидкими клочьями волос, — вон там будто вьется дымок.

Богавут оглянулся туда, куда указывал монах. И в это же мгновение хлопнул выстрел, и что-то противно свистнуло мимо правого виска Богавута. Стальным движением он прыгнул влево, дважды как-то дико извернулся и ударом кулака выбил дымившийся револьвер из вытянутой руки монаха.

— Так ты вот как? — задыхаясь, воскликнул он. — Да? Верх стал низом?.. Да? И ястреб принял меня за воробья?.. Да?.. И ты перевернул свой посох?

Монах попятился от него, в карих глазах метнулся уже не испуг, а темное отчаяние и безграничная грусть. Он как-то пал наземь, вытянул руки. Изодранные губы вывернулись вверх. Лохмотья носа засопели.